Шрифт:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Когда спадут последние мартовские морозы и утихнут метели, когда вернутся теплые ветры, — до чего же хороши просторы России! В предрассвете еще стынет захолонувший воздух, а по утрам под ярыми лучами солнца млеют и оседают сугробы, пахнет талым снегом и потными дорогами.
Извечно молодая, гремящая на реках ночными льдами, с зеленой дымкой над перелесками, приходит весна. Все оживает, все нараспашку в трепетной и чего–то
Весны бывают разные: сухменные и дождливые, спокойные и тревожные…
И еще одна весна пришла — весна военная. И хотя, как прежде, ворчали подо льдом реки, лопались на деревьях почки и молодая листва пробивалась к жизни — все было постылым. Встревоженные зарницы опаляли небо, и горестное чувство гасило улыбки на лицах.
У этой весны свои заботы и свое бремя.
Окопами и траншеями перепахана земля. Стволами орудий вздыбилась Россия.
Неутешливы были глаза матерей, грустно глядящих на дорогу: «Где–то сынок мой?»
Опаленные и порубанные стояли сады, и только неумирающие корни давали новые побеги. Прилетевший издалека белый аист долго и непонятливо вился над сожженной хатой, у черной ветлы, и, не найдя старого гнездовья, улетал на гнилое болото.
Война не хотела уживаться ни с весною, ни с самой жизнью. Опадали сугробы. Из–под снега нет–нет да показывались каски, зеленые и серые шинели, потом руки, потом лица с побелевшими на морозе глазами.
Зима хоронила трупы. Весна их возвращала.
Битвы начинаются в штабах. Бескровные поначалу, скрытые, исподволь копящие громадную силу, эти битвы с карт и боевых приказов переходят на поля, ввергают в дело людские массы, энергию динамитных и пороховых зарядов, ударную силу брони и железа, выносливость моторов и мышц…
До той поры, пока не приведены в движение армии, воюют умы. От этой бескровной битвы, зреющей в головах полководцев и штабистов, во многом зависит победа или поражение в недалеком будущем.
Штабы бодрствовали ночи напролет, штабы воевали.
В кремлевскую квартиру Верховного главнокомандующего поступали донесения войсковой и агентурной разведок. Сталин прочитывал их, морщась. Командование фашистских войск ускоренно пополняло свои силы на Восточном фронте, готовясь к решительным действиям. Основные ударные силы и средства немцы сосредоточили против Советского Союза, тогда как против западного противника держали всего лишь до двадцати процентов второстепенных войск из наскоро собранных резервистов. «Львиная доля выставлена против нас, и с начала лета они развернут активные действия. Но где, с какого направления ждать удара?» — думал Сталин.
Работники Ставки и Генерального штаба уже не раз докладывали ему о том, что немцы с весны предпримут активные наступательные действия ради того, чтобы выйти широким фронтом на Волгу и советско–иранскую границу. «Это будет направление главного удара, который замышляет враг в сорок втором», — замечали они, утверждаясь в этом своем мнении.
Сталин молчал, держа пока при себе окончательное решение. Наконец, в середине марта было передано ему письменное донесение, в котором, между прочим, указывалось: «Подготовка весеннего наступления подтверждается перебросками немецких войск и материалов. Не исключается, что решительное наступление немцев на Восточном
Возвращая это донесение начальнику Генерального штаба Шапошникову, Сталин, прищурясь, спросил:
— Верите, Борис Михайлович?
— Верю, — кивнул Шапошников.
— Слишком легко верите, — с упреком заметил Сталин. — Поход новоявленного Наполеона на Восток вероятен, к тому же он подталкивает Японию, чтобы та ввязалась скорее в войну и облегчила ему бремя… Но у немцев осталась пока нерешенной ближайшая военно–политическая задача. Вот она… — И, шагнув к карте, Сталин провел непогашенной трубкой прямую линию в сторону Москвы. Горящие угольки посыпались из трубки на ковер.
Шапошников предусмотрительно замял их.
— Дымить будет этот фронт, — заметил Сталин.
Проходили дни. Солнце било в окна, с крыш срывались сосульки, разбиваясь о камни… Время поджимало. Верховный главнокомандующий все еще медлил принять решение в выборе главных стратегических направлений, и резервные войска в ожидании броска вынужденно стояли под Москвой, в лесах и селениях ближних к столице областей.
Между тем Сталин, в ком политик брал верх над полководцем, порой сам колебался, какое решение принять. Тогда он вызывал к себе тех, кому доверял, и, выслушав их доводы и предложения, иногда соглашался с ними.
В кремлевскую квартиру он теперь часто приглашал генерала армии Жукова. Последнее время Сталин относился к нему уважительно. Не то, что было раньше, в первые месяцы войны, когда неудачи на фронтах выводили Сталина из себя. И тогда перепадало всем, в том числе и Жукову…
Но после сражения под Москвой, где Жуков проявил необычайный полководческий дар, Сталин уже не питал к нему чувства неприязни: И то, что он приглашал его к себе на квартиру и советовался с ним по очень важным делам, давало основание Жукову так думать.
— Нынешнее лето будет: окончательной проверкой крепости нашего общественного строя и способности армии выдержать напор, — заговорил Сталин, едва они однажды мартовским вечером вошли к нему на квартиру.
Генерал армии не торопился отвечать, ожидая, что Сталин скажет дальше.
— Переломный будет год, — устало говорил Верховный. — Нам придется одним тягаться с разбухшей Германией и ее друзьями по принуждению… Одним…
— Почему? А союзники разве не помогут? — не утерпел Жуков.
— «Харрикейны» вон шлют без запасных частей. И свиную тушенку. Пробовал, хорошая тушенка?
— Ничего, есть можно, — улыбнулся Жуков. — Особенно в полевых условиях. Мороз дерет, хлеб мерзлый… Горячая пища не вовремя доставляется. А тушенка всегда в запасе, поддел банку штыком и — готовый обед…
— Пусть везут, но только не обманывают, — перебил Сталин и поморщился. — Они хотят отвоеваться нашей кровью. Русской кровью.
Сделав паузу, он заговорил о втором фронте, посетовал, что союзники не скоро раскачаются. Сталин усомнился, что англичане и американцы смогут в сорок втором году высадить армии вторжения в Европе; скорей всего, они предпримут боевые действия в других районах, где война будет сулить им выгоду.