Крушение
Шрифт:
— Да не толкайте меня допрежде в пекло! — огрызнулся он. — Я и без вашего вмешательства искалеченный.
— Где, каким образом?
— Суставы у меня гремят, — Жмычка заголил рукав ветхого пиджака, крутнул худощавую, обтянутую кожей руку так, что хрустнули суставы в локте. Жмычка еще в молодости на косьбе поломал руку и теперь радовался, что так получилось. Он показал бургомистру выпирающую наружу кость.
— Не надо. Не казни самого себя, — взмолился бургомистр, боясь, что не доведет агента и до коменданта.
— Как били… Как били… гык! — опять дернулся в икоте Жмычка. — Ничего
Подошли к деревянному дому на каменном фундаменте. Бургомистр на крыльце подал часовому немцу пропуск со свастикой. Часовой пронзительно и брезгливо взглянул на оборвыша–мужика, вызвал заспанного дежурного с желтой повязкой на рукаве, и тот, доложив коменданту, вышел на крыльцо, дал знак вводить.
— Доставил вам обещанную пташку, — кланяясь, проговорил бургомистр. — Так что снимайте с меня грех. Не виноват я, коль долго не попадались.
— Герр… гут! — гортанно воскликнул комендант, пуча глаза на браво поднявшего голову мужика. — Вы есть… добровольно… пошел на немецкую службу?
— Я, господин… как вас величать… Гык! — рыгнул Жмычка, заставив коменданта поморщиться. — Я партизан! — чем еще больше вверг офицера в недоумение.
— Он, господин комендант, бежал из партизанской зоны… По личному убеждению, и я помог сманить, — приврал бургомистр и был рад, что Жмычка при этих словах кивнул.
— Зачем нужно делайт рычать? Нехорошо! — недовольно заметил комендант.
— Они меня били, — пояснил Жмычка. — Добро, живым я к вам явился. А не то на погосте… гык!
— Что есть «погост»?
— Ну, куда людей мертвых сносят. Могила.
— С ним, господин комендант, припадки бывают, — вставил бургомистр. — К тому же рука поломана.
Жмычка с покорной готовностью заголил руку, показав безобразно выпирающую кость.
— Гут, — сказал комендант. Он спросил, много ли партизан и где они прячутся.
— Жилье ихнее недалече, у Волчьего оврага.
— Я это место знаю, — похвалился бургомистр. — В прошлом году сцапали там двух, русских военнопленных. Помните, господин комендант, которых в расход за ненадобностью пустили.
— Я… Я…6 — кивнул комендант. И спросил, как перенесли зиму партизаны и много ли у них съестного, не голодают ли?
Но вместо ответа Жмычка начал гыкать, да так сильно, что задергался головою.
— Надо попейт воды. Много польза, — сказал комендант, и бургомистр принес кружку воды. Прежде чем выпить, Жмычка заглянул на донышко кружки и затем опорожнил ее. Вытер усы, поклонился.
— Партизан тьма–тьмущая, — заговорил Жмычка. — Я кашеварам помогал и закладывал в котел, ежели меня не обманет память… Слаб уж на память. Отбили, совсем чуть не лишили ума. Стало быть, закладывал мяса четыреста с лишком порциев. — Жмычка, разохотясь,. продолжал: — Едят до отвала, а зимой, когда с продуктами нехватка произошла и неоткуда было взять, на голодном пайке сидели. Но сейчас едят вволю. И пьют… Вы бы поглядели, господин комендант, как пьют. Прямо лакают сивуху, да еще настоянную на траве, прозванной зверобоем. Сильны, ух! И лютее зверя… Бороды носят. У одного — комиссара ихнего — черна–чернее тучи, а главарь партизанский по кличке «Борода» свою длиннющую бороду затыкал за кушак, чтобы не мешала бежать
— Ты того… не заливай–про бороды, — перебил бургомистр, щадя дорогое время коменданта. — Какое у них оружие?
— Оружие новое имеют, — укорачивая свою речь, ответил Жмычка.
— Откуда взяли?
— Куют, господин комендант, — запросто ответил Жмычка. — Топоры на длинных рукоятках, шесты с острыми, расщеренными наконечниками и крюками… Подкрадутся к землянке и тихой сапой дергают… Одного так живого приволокли, поддели его сошного… Ужас! Особливо страшны гранаты–самопалы. Железные, вроде мортиры. Несут, лешие, по двое на плечах, а как завидят ворога, так прямо один становится раком, другой ему на спину эту мортиру, и дуют изо всех стволов. Из этих стволов и дробь, и каменья, и смерть сама вылетает.
— Брось врать, быдло! — выругался бургомистр. — А то зубов лишишься.
— Да что вы, свят бог, не вру. Нетто не слыхали грохот в балке… Пробу делают, пристрелку.
Комендант закрыл глаза и поразмыслил вслух:
— Все это надо забирайт. И вы нам будете помогайт.
Рад стараться, ваше благородие! — Жмычка, одаривая поклонами, пятился к выходу.
На волю не был отпущен, да он и не просился. Устроился у бургомистра в сарае под досмотром полицая.
Пролежал безропотно день.
Наступила ночь.
В немой глуши громыхнул взрыв. Будто гром опрокинулся с неба. Колыхнуло эхо, опять ударилось и пошло колобродить неумирающим отзвуком. Жмычка съежился, точно почуяв, что в этот миг рушится земля. Мысленно перекрестился, глянул кверху — в перепрелых дранках провисшей крыши мигали отблески. Снаружи донеслись крики, гвалтные голоса немцев.
Заворочался под дверью полицай, крикнул, не отходя от сарая:
— Куда старика девать — в расход?
— Пускай заложником будет. Без него дорогу укажу.
Жмычка понял, что говорил бургомистр.
С улицы донесся топот ног, лязг на ходу заряжаемых автоматов. Отъехала повозка, култыхая бочкой с водой, похоже, пожарная.
Пламя разгоралось все ярче; теперь уже в щелях на крыше свет не мигал, а дрожал всполошисто. Жмычка на коленях начал ползать по сараю, ощупывая стены…
А в это время верстах в трех от поселка на железнодорожном пути эшелон с пехотой и танками, следующий из Бреста на Ковель, налетел на мину, заложенную под рельсы. В одно мгновение паровоз, будто заартачась, уперся, сошел с колеи и повалился, увлекая за собой передние вагоны, под откос.
Эшелон шел тяжело груженным, скорость была небольшая, и задние вагоны почти не пострадали; их сильно тряхнуло, с полок полетели каски, ранцы, чемоданы… Падали, ничего не поняв спросонья, солдаты, ктото крикнул в диком ужасе:
— Партизаны! Капут!
Лишь один Вилли, привязанный ремнем к полке, отделался легким испугом. Он засветил фонарем, увидел ползающих по полу и потирающих ушибы солдат и сказал:
— Спокойствие, господа! Это фейерверк в честь нашего вступления в Россию. Все, по словам доктора Геббельса, сбывается!..