Круть
Шрифт:
– Я ничего о них не помню.
– Возможно. Но посвящение отразилось на глубочайших слоях вашего подсознания. Поэтому вам будут поручаться особые дела. Находящиеся на грани здравого смысла. Мистические. Неразрешимые. Наш контрагент в новом расследовании – Ватикан.
– Ватикан?
– Именно. Как вы знаете, я не только адмирал. Я еще и епископ. Поэтому представители Римской Мамы вышли на связь напрямую со мной. Секретность, в том числе от остальных сотрудников корпорации – условие Святого Престола. Так попросила мать Люцилия Мать Люцилия?
– Простите, кто?
– Мать Люцилия, – повторил Ломас. – Easypeasy, Маркус. Она прибудет проинструктировать вас лично. Не удивляйтесь ничему из того, что услышите.
Ангел смерти на часах издал еще одну трель, и на подносе с коньяком возник третий стакан. В кабинете Ломаса появилось еще одно кресло: красный бархат подушек, изогнутые ножки, резное золоченое солнце над спинкой. Свое кресло в кабинете Ломаса. Немыслимая честь.
Несколько секунд кресло было пустым. А затем в нем возникла пожилая седая дама в красной кардинальской мантии.
Мантия выглядела выцветшей и застиранной. Видимо, баночные стилисты давали понять, что кардиналка равнодушна к богатству и переехала в цереброконтейнер лишь для того, чтобы лучше служить другим.
– Маркус Зоргенфрей, – произнес Ломас. – Специальный агент по особо важным делам. Мать Люцилия. Особая представительница Римской Мамы. Ну, за встречу специального с особым…
Ломас взял стакан и отпил коньяку. Мы с матерью Люцилией последовали его примеру – но кардиналка едва коснулась жидкости губами.
– Большая честь встретить вас, мать Люцилия, – сказал я. – Спасибо за ваши молитвы.
– Как мамская нунция, – ответила мать Люцилия, – я молюсь за мир, но реже, чем хотелось бы. Просто не хватает времени. Я занимаюсь другими вопросами. В том числе связями престола с нулевым таером.
– Они у баночного престола еще остаются? – невинно спросил я.
Не уверен, что мой вопрос понравился матери Люцилии – улыбнулась она довольно кисло.
– Они есть и крепнут. Конечно, это правда – баночных прихожан у нас больше. Жизнь на поверхности планеты часто слишком жестока, чтобы человек мог обратить свой лик к любви и свету.
– Истинно так, – перекрестился Ломас.
– Вы, епископ, знакомы с нашей проблематикой, – сказала мать Люцилия. – А вот нашего молодого друга надо подготовить, иначе он не поймет серьезности ситуации.
Она повернулась ко мне.
– Поблагодарив меня за молитвы, вы, вероятно, иронизировали. Но если серьезно – зачем, по-вашему, нужны монахи и монахини, молящиеся об общем благе?
Я пожал плечами.
– Он не понимает, – сказал Ломас. – Другое воспитание.
– Я все же попробую объяснить. Помните, Маркус, то место в книге Бытия, где Бог обсуждает с Авраамом положенную Содому кару?
– Смутно.
– Господь говорит так: «Если найду в Содоме пятьдесят праведников, прощу весь город ради них…» Толпа грешников может
– Вот как.
– Да. Поэтому присутствие монахов и подвижников духа, да и просто добрых людей в нашем мире важно именно для нечестивцев. Праведники и есть те скрепы, ради которых Бог терпит наш мир и позволяет ему существовать. Представьте насильника, охваченного ненавистью, злобой и похотью. Очень скоро он встретится с полицейской пулей. А вот если в нем просыпаются сострадание и любовь, да хотя бы страх Божий, наступает…
– Шизофрения, – буркнул я.
– Нет. Неустойчивое равновесие бытия. Праведники молятся за презирающий их мир – и спасают его изо дня в день. Вы не представляете, мой друг, насколько могущественна молитва.
Я сделал вежливый жест, давая понять, что желаю баночному престолу всяческих удач на всех направлениях.
– Маркус немного простоват, – сказал Ломас, – но это идеальный оперативник. У него лучшие результаты по отделу на семи последних кейсах.
– Я помню только два, – признался я честно. Ломас улыбнулся.
– Контролируемое каше оперативной памяти – гарантия приватности. Можете не опасаться утечек, мать Люцилия.
Мамская нунция с сомнением поглядела на меня, потом на Ломаса.
– Он точно все забудет?
– Точно, – подтвердил Ломас. – Это часть его работы – забывать. Опасаться нечего. Говорите как со мной.
– Хорошо, – сказала мать Люцилия. – Сейчас я повторю то, что уже изложила епископу Ломасу неделю назад.
– Я весь внимание.
– Как я упоминала, я курирую связи с нулевым таером. Помимо внутрицерковных дел это означает также, что я занимаюсь контактами духовного мира с поверхностью планеты. Именно здесь таятся многие опасности, о которых обычный человек даже не подозревает.
Я хотел пошутить, но удержался. Блаженны слушающие и помалкивающие.
– Вы справедливо заметили, – продолжала мать Люцилия, – что у баночного престола сохраняется все меньше связей с миром плоти.
Процесс этот, увы, столь же объективен, сколь прискорбен. Но тем крепче наша связь с миром духа.
Я вспомнил, что в Добром Государстве значительная часть граждан считает Ватикан главной цитаделью мировой ваты (так регулярно намекает конспирологический канал «Ватинформ»), и мне потребовалось усилие, чтобы сохранить на лице серьезно-благочестивую гримасу.
– Некоторые теологи, – продолжала мать Люцилия, – говорят, что христианство прошло три диалектические стадии развития – катакомбную, наземную и баночную. Баночный этап – наивысший в духовном отношении. А в физическом измерении мы теперь спустились гораздо ниже катакомб. Моя банка, например, находится на глубине почти в километр.
– Какой у вас таер? – спросил я.
Ломас сделал круглые глаза, что означало «заткнись уже, Маркус», но было поздно. Такие вопросы среди баночников задавать не принято – но меня отчасти извиняло то, что мамская нунция сама подняла эту тему.