Крутая волна
Шрифт:
Сообщение о присвоении паруснику нового — пролетарского — наименования было встречено восторженно, матросы долго кричали «ура» и качали Реброва. Боцмана вскоре вывалили за борт беседку и стали зубилом срубать буквы прежнего названия корабля.
После митинга Гордей подошел к Реброву и спросил:
— А мне-то теперь куда?
— Пока домой. Тестя-то привез, теперь давай свадьбу играй. Пригласишь на свадьбу-то?
— Да я хоть сегодня… Ну а потом-то куда?
— ;У тебя же есть назначение на «Марат». Насколько мне известно, место твое там не занято.
Глава
Видимо, сказалось нервное перенапряжение последних месяцев. Ирина вернулась в Петроград совершенно разбитой. Ею вдруг овладела хандра, она почти все дни была в трансе, ей были почти безразличны и старания отца, и хлопоты Евлампии, и даже появление Наташи ее не обрадовало. Наташа стала расспрашивать о том, что с ней было. Ирина лишь вздохнула:
— Об этом даже вспоминать не хочется.
Наташа настаивала, Ирине непонятно было, почему она так настаивает.
— Да ведь мы с Гордеем-то поженились, — сообщила Наташа.
Это сообщение почему-то огорчило Ирину. Может быть, потому, что, привыкнув к семье Гордея, полюбив ее, Ирина где-то в глубине души надеялась, что у них с Гордеем когда-нибудь что-то и будет. Правда, она видела его всего три раза, но уже почувствовала в нем что-то устойчивое и чистое, а она после всех передряг нуждалась именно в этом.
Она начала было рассказывать Наташе все по порядку, потом сбилась и попросила:
— Лучше я как-нибудь в другой раз.
Наташа и не стала настаивать — наверное, поняла ее состояние, — лишь посоветовала:
— Тебе встряхнуться надо. Может, пойдешь в клинику? Александр Владимирович, наверное, говорил, что у нас не хватает сестер?
— Что вы, Наташенька! — запротестовала Татьяна Ивановна. — Ирише отдохнуть надо. И развеяться.
Татьяна Ивановна разыскала прежних подруг
Ирины, они стали навещать ее, зазывали к себе, и по настоянию матери Ирина стала ходить в гости то к одной, то к другой из своих соучениц, почти не делая между ними различия, тем более что вечера, которые они проводили вместе, были удивительно похожи один на другой. Там много пили и ели, танцевали и пели какие-то странные песни, читали еще более странные стихи. Один раз Ирина увидела в этой компании даже Пупыр- кина, и, к немалому ее удивлению, галиматья, которую он читал с упоением и завыванием, пришлась компании по вкусу.
На одну из таких вечеринок она затащила Наташу и видела, как та смотрела на все это с ужасом и отвращением. Когда они возвращались домой, Наташа спросила:
— Неужели тебе это нравится? Ведь это же падение, агония, пир во время чумы.
Наташа говорила очень умно и запальчиво, она разрумянилась и стала еще красивее, ее большие глаза светились каким-то внутренним огнем. Ирина залюбовалась ею, совершенно перестав вникать в смысл того, что она говорила. Видимо, Наташа заметила, что она не слушает, и умолкла. Ирина виновато сказала:
— Я как-то отстала за эти годы от жизни.
— Ничего, разберешься. А туда больше не ходи, а то и тебя втянут в эту карусель.
Однако Ирина продолжала посещать вечеринки. Но, если раньше все, что там творилось,
И те, и другие стараются диким разгулом и пьянством продлить уходящие дни, их безвозвратно уходящий мир. «Живи, пока живется» — разве не в этом смысл их жизни? В таком случае их падение ничем нельзя остановить…»
И все-таки она однажды попыталась их остановить:
— Неужели вы не видите, что все это пошло и Гнусно? Неужели в безграмотном, лишенном всякого смысла наборе слов, который, как помои из ведра, выплеснул на вас Пупыркин, — поэзия? Неужели тебе, Вероника, ни капельки не стыдно от того, что этот прыщавый публично хватает тебя за колено потной рукой? — Она говорила долго и страстно, хотя видела, что ее никто не понимает, на нее смотрят как на сумасшедшую, слышала, как они, пожимая плечами, спрашивают друг у друга: «Кто такая?», «Кто ее сюда привел?»
И она поняла, что их не остановишь ни уговорами, ни принуждением, они уже летят в пропасть и лишь хотят продлить те несколько мгновений, которые остаются до удара о камни на дне пропасти.
Она решила больше не ходить в эту компанию. Впрочем, ее больше и не приглашали; если на улице ей попадался кто-нибудь из них, то старался не заметить или перейти на другую сторону; лишь Пупыркин назойливо возвещал из-за двери бывшей столовой или из кухни:
Мы — без иллюзий, Мы не люди, а люзи. И только так. Часы отбивают наше время: «Тик — так…»«Похоже, недолго им осталось тикать, — думала Ирина. — Ну, положим, эти «люзи» уйдут, а кто останется? Я-то с кем останусь? Что будет завтра? Какие люди придут? Такие, как Гордей Шумов? Но что я о нем знаю?»
Недели через две, когда отец завтракал, Ирина сказала ему:
— Не спеши, я поеду с тобой.
— В таком случае поторопись, я не могу опаздывать.
Опять они вместе ехали в переполненном трамвае, опять их толкали, и Александр Владимирович опять весело объяснил:
— Вот так каждое утро.
И опять Ирина не поняла: искренней или напускной была эта его веселость.
Клинику теперь трудно было узнать. Собственно, это была уже не клиника с уютными немноголюдными палатами, а больница с множеством почти вплотную друг к другу поставленных коек — ими были забиты даже коридоры. Разумеется, тут давно не было ни «мивочки» в капоре, ни промышленника Говорухина, ни тощего человека с каким-то странным именем — не то Серапион, не то Сердалион. Койки были заполнены безрукими и безногими красноармейцами, изувеченными работой бородатыми мужиками, было даже трое или четверо мальчиков, один из них с костылем и пустой штаниной встретился им в проходе.