Крутые повороты: Из записок адмирала
Шрифт:
Все это, конечно, отрицательно сказывается на нашем авторитете, ставит в затруднительное положение компартии социалистических стран. Думается, лучше пережить известные трудности, но выправить положение.
Время, когда складывался культ Хрущева, вызывает смущение и стыд. Многие мыслящие люди задавали себе вопрос: как можно сотворять новый культ, когда только что отвергнут культ Сталина? В кулуарах об этом говорилось открыто, на различных же совещаниях и докладах подавались отдельные анонимные записки с вопросом «Как это понять?..». Но чем дальше шло время, тем беспардоннее вел себя Хрущев, и тем резче бросался в глаза его культ. Через толщу хвалебных статей и длинных речей самого Хрущева с каждым днем было труднее высказывать здравые мысли. Они тонули в хоре хвалителей талантов и даже гениальности Хрущева. «Оказывается, наш товарищ Хрущев может даже прекрасно петь», — сказал мне однажды на партийном собрании вполне серьезно и без тени
Бесспорно, он обладал огромной энергией, природным умом и сметкой, знал бесчисленное количество анекдотов и многое помнил из прожитого. Все это верно. Но ему следовало знать куда больше, ведь речь идет о человеке с необычайными претензиями…
Тов. Б-в принес мне однажды письмо, которое он намерен был отправить туда, что называют «высокой трибуной». Я знал, что он частенько пишет в разные инстанции и поэтому слывет уже «писакой», а к его письмам относятся без должного внимания. Это естественно. Слова и писанина приобретают больше веса, когда они употребляются редко, но метко. Речи, напечатанные в газетах (в которые можно заворачивать слона), читаются далеко не всеми, а повторенные в таких размерах перестают привлекать внимание вообще. Поэтому и я с некоторым недоверием выслушал сказанное моим собеседником, но все же спросил: «О чем хотите писать?» — «О лицемерии…» — ответил он и стал пересказывать содержание своего письма Меня это заинтересовало. Он довольно прямо высказывал свой взгляд на недопустимость лицемерия и уверял, что, к сожалению, оно развито у нас. Приводил и примеры, широкий диапазон случаев, когда кто-то сверху и снизу откровенно лицемерил, сам будучи полностью уверенным, что на самом деле это не так. К лицемерию он относил и такие факты, когда в глаза не говорилось открыто то, о чем следовало сказать вышестоящему, или наоборот. «Смело написано», — подумал я, но не удивился. Я знал, что этот товарищ был честен, откровенен и смел. Про него мне потом говорили, что он «прямо, открыто и со всей резкостью» написал письмо, когда промышленные обкомы отрывали от сельских. «Он оказался самым «ортодоксальным марксистом», — шутя добавил рассказчик.
Что я мог ему посоветовать? По существу, я считал его правым. Не советовать — значит, лицемерить; советовать — подвергать его риску. Ведь он потому и пришел ко мне, чтобы я посоветовал ему, как лучше поступить. Я выбрал золотую середину. «Такой вопрос, возможно, следует поднять, но, мне кажется, не все, написанное здесь, может выдержать критику», — ответил я и посоветовал еще раз все продумать. Судя по тому, что он это письмо через несколько дней послал куда следует, советы мои он в расчет не принял. Возможно, в душе назвал меня тоже лицемером.
Мы потом долго говорили на смежные этому вопросу темы: о честности, о пассивности к недостаткам и, наконец, о взятках. Интересные мысли запомнились мне из этого разговора, и сейчас захотелось переложить на бумагу.
«Ах, если бы все мы говорили смелее то, что думаем, всем жилось бы значительно лучше и спокойнее», — сказал он. Развивая этот тезис, мы вспоминали множество примеров, когда произносится что-либо с явной оглядкой, а «что скажет Марья Алексеевна?» [89] . Потом сами же расплачиваемся за наши слабости. Удобряем почву для роста культов. (Тогда Хрущев был на таком этапе своего бурного развития, что за примером далеко ходить не надо.)
89
Имеется в виду известная реплика Фамусова из комедии А- С. Грибоедова «Горе от ума»: «Ах! Боже мой! что станет говорить // Княгиня Марья Алексевна!»
«Вы думаете, взятки даются только деньгами?» — слышал я однажды замечание одного товарища и вспомнил о нем при беседе с Б-вым. Постарался развить эту мысль. «Мы много говорим о взятке деньгами и все решительно это осуждаем: будь то десятка или тысяча. А не является ли своего рода взяткой младшего старшему (обратное явление достаточно редко), когда он в угоду своему начальнику и в корыстных целях поддерживает вредную точку зрения? Это тоже своеобразная взятка, хотя и трудно ощутимая, осуществляющаяся не за счет дающего, а за счет общественных интересов». В голове у меня вертелся живой для того времени пример. Хрущев высказал совсем неумную и не отличающуюся оригинальностью мысль о роли надводного флота вообще и крейсеров в частности. Всякому специалисту было ясно, что его обязанностью является разубедить некомпетентное начальство и не допустить ошибок, так как
А если взять период репрессий и культа личности Сталина? Многие провозгласили анафему Сталину и на том успокоили свою совесть. А так ли просто обстоит дело? Сколько в годы репрессий было дано «взяток» во избежание неприятностей? Сколько лицемерия! Обвинять одного Сталина — это только сорвать цветок (причем умерший) и не коснуться корней, при поливе которых снова и еще более пышным цветом могут расцвести махровые колючки. Разве есть принципиальная разница между временами Сталина и Хрущева, если при последнем также можно снимать и выгонять человека по одному лишь его намеку? «Отделался инфарктом», — заметил мне горестно один приятель, считая это за благо. «Все зависит от Никиты Сергеевича» («дорогого» тогда), — ответил мне весьма высокий начальник, и по его тону я понял, что он уже дал ему «взятку» — не возражал. После я убедился, что взятка была дана настолько крупная, что названный товарищ, именовавший Хрущева не иначе как «дорогой», и теперь еще не может избавиться от такого морального груза.
Как я был поражен в свое время (1939 год) откровенным признанием Ворошилова, что Кожанов не враг, когда Кожанова уже не стало! А ведь на совести Ворошилова не один Кожанов, а сотни… Корень, не вырванный в свое время, потом дал свои плоды. Ворошилов при всяком удобном случае целовался с Хрущевым и, что важнее, угождал ему во всем, будучи на посту Председателя Президиума Верховного Совета. Разве это идет в сравнение с простой взяткой на «красненькую»? А ведь сущность одна и та же.
Как выражение прочно вошедшего в быт лицемерия я могу привести печальный для меня факт; увы, подобное носит ныне массовый характер. Когда меня сняли, судили, восстановили, а потом снова сняли, то никто не сказал о моих ошибках (даже официально), но многие журили меня за то, почему я завел спор с Хрущевым. Возможно, в этом кое-кто лицемерил и передо мной, но никто не помогал мне справиться по существу, а все учили, как впредь следует вести себя, то есть советовали лицемерить и лгать. Вот покажи кому-либо написанное, здесь многие скажут «правильно», но предостерегут не говорить нигде об этой правде…
Пожалуй, не как бомба, а как бесшумно лопнувший шар произошло освобождение Н.С. Хрущева. Вроде бы у меня было больше, чем у кого-либо, оснований ликовать, предаваясь естественному чувству мести. Но это не в моем характере. Я уже привык оценивать события, немного отойдя от них — хотя бы на несколько дней. А прошло уже дней десять. От первого известия милиционера в садике и до беседы с весьма ответственными и не менее безответственными людьми удалось выслушать различные толки о самом факте и мнения на сей счет.
Как и всегда бывает в таких случаях, вчерашние подхалимы громче всех поносят своего кумира и кричат: «Ату его, ату!» Их я в расчет не беру, они наводят на меня некоторый страх только потому, что, не закончив один печальный этап, активными участниками которого были, они теперь готовы приступить к следующему.
Более спокойные и рассудительные товарищи, не связанные с Хрущевым, как политической фигурой, беспокоятся не о том, кто придет вместо него и как удержаться за кресло, а думают о судьбе страны и оценивают факт как таковой, стараются предугадать его последствия. «Кому можно верить?» — так кричат те, которые всегда недовольны и, почувствовав лишнюю свободу, высказывают свое мнение громко и открыто.
Я не сторонник Хрущева. Всегда считал его фигурой сложной и опасной. В нем энергия и хорошие намерения переплетаются с авантюризмом и жаждой власти. Власть его опьяняет. Он не в состоянии интересы государства поставить выше своих личных интересов. Идейности в нем мало. Злопамятность и грубость в нем легко развиваются. Окружение, которое льстит, способно сделать что угодно, и тогда здравый смысл уже не может пробиться к нему. Он к диктатуре (а не к культу) бросился на всех парах, как рискованный игрок, готовый поставить ва-банк. Взяв один банк, он поставил на кон более крупную сумму и выиграл. Теряя равновесие, он уже не чувствовал под собою ног. Его авантюризм, подменивший здравый смысл, и уверенность, дескать, все сойдет с рук, что он непогрешим, могли привести к весьма опасным последствия. Он уже однажды, во время Карибского кризиса, поставил на карту судьбу всей страны, и только благоразумие противной стороны остановило опасное развитие событий. Дело обошлось потерей (в известной мере) престижа и напрасной тратой средств.