Кружным путем
Шрифт:
И вдруг раздается стук в парадную дверь. Женщина тяжело поднимается, но не сразу, потому что надеется, что посетитель уйдет и оставит ее в покое. Но гость не уходит. Приходится встать, доковылять до двери и спросить, кто там.
Из-за двери что-то бормочут. Какое-то слово на букву «м». Женщина не узнает голоса, но он что-то затрагивает в ее душе. Приходится снова спрашивать: «Кто там?»
Теперь, кроме «м», слышны и другие буквы, «м» больше не сирота. Женщина внезапно понимает, что тот, кто стоит за дверью, не называет своего имени. Обращаются к ней. Но так к ней может обращаться
Ее сердце замирает, как короткое замыкание в электрической сети. Женщина открывает замок, распахивает дверь. А гостья шепчет снова и снова: «Мама! Мама! Мама!» И падает ей в объятия.
Они нашли ей убежище.
Колумбия – большая страна.
Тетя Сальма приходилась Клаудии теткой не по крови, а по старой дружбе. Старая дева с давних пор стала в семье Галины почти своей и неизменно присутствовала на всех праздниках, конфирмациях и похоронах. Они отправились к ней в Фортул, где когда-то родилась Галина.
Выехали на следующий день.
Клаудия уверяла родителей, что Риохас не знает ее фамилии. Все новообращенные в веру ФАРК меняли имена, чтобы не допустить расправы над семьями.
Но Галина понимала, что это не слишком защитит ее дочь.
Беременность Клаудии бросалась в глаза. А Риохас теперь начнет прочесывать провинции.
Это только Галина, ослепленная радостью, не разглядела сразу. Ни у двери, где смотрела на дочь полными слез глазами, ни у кухонного стола, где они обнимались, словно путешественники, выжившие после кораблекрушения. И только после того, как они оторвались друг от друга и она окинула Клаудию взглядом, желая убедиться, что с ней все в порядке, – только тогда заметила изменения.
– Да ты беременна!
Два года назад Клаудия не преминула бы съязвить по поводу утраченной матерью наблюдательности. Но теперь только кивнула.
– От кого?
Дочь рассказала. Она не собиралась снова возвращаться к этой теме – хотела покончить с ней разом. Взяла Галину за обе руки и говорила, тихо, медленно, спокойно. И хорошо, что она держала мать за руки. Та очень хотела дать им волю: броситься кого-то бить, зажать себе уши. Заткнуть рот, чтобы не закричать. Каково матери слушать подобное о собственной дочери?
Ни одна из них не упомянула об аборте.
Возможно, было уже поздно. А возможно, дело не в этом. Просто они были по-другому воспитаны.
Тетя Сальма жила на чистенькой молочной ферме за городом, и это позволяло Клаудии оставаться в относительном уединении и безвестности. По крайней мере, на некоторое время. По крайней мере, до рождения ребенка.
Сальме рассказали достаточно, чтобы она поняла, насколько серьезно положение Клаудии. Все вместе сочинили историю для не в меру любопытных: несчастливая любовь, нежданная беременность. Девушка не хочет, чтобы знакомые видели ее в такой неприглядной ситуации.
Галина с мужем навещали дочь каждые две недели. Выезжали поздно вечером и несколько раз останавливались по дороге, чтобы убедиться, что за ними не следуют подозрительные машины. Чаще видеться было рискованно. Реже – невыносимо.
С помощью местной индейской повитухи Клаудия родила девочку.
Галина сомневалась,
Новорожденную нарекли по имени бабушки Клаудии со стороны отца – певички Софи. Девочку запеленали, окрестили, и те, кому дано было знать о ее существовании, окружили любовью.
На какое-то краткое, мимолетное время Галина оттаяла и наслаждалась особым счастьем быть abuela. [53] Приезжая с игрушками в Фортул, она ничем не отличалась от всех остальных людей, навещающих внуков. Всем говорила, что Клаудия живет там, потому что ее муж работает на рафинадном заводе. А сама не наведывается в Боготу, поскольку ребенок еще слишком мал для путешествий. Что дочери приходится постоянно сидеть дома из-за плохой погоды или потому, что у Софии аллергия на солнце.
53
бабушкой (исп.).
Но вот наступило время, когда притворяться стало больше невозможно.
Как-то раз Сальма возвратилась с рынка чуть не в обмороке. И сообщила Клаудии, что какие-то люди задают всем вопросы. И показывают фотографию. Клаудия вспомнила, что в первый день плена, на допросе у Риохаса, ее, стараясь сильнее унизить, фотографировали голой в различных позах. Даже заплывшими от побоев глазами она видела сполохи фотовспышек, сверкавшие, словно римские свечи.
Пришлось переезжать.
Возлагать тяжкую ношу на других знакомых семьи.
А ноша и вправду была нелегкой: люди прекрасно понимали, что, привечая Клаудию, подвергают себя опасности. На ходу организовали новую систему. Теперь ей приходилось все время мотаться: туда, сюда, снова туда. По друзьям и родственникам, которые, подавив страх, на время предоставляли ей убежище.
Клаудии нелегко было ощущать себя нежеланной родственницей. Обузой, альбатросом. Альбатросы – предвестники смерти. И она так же могла накликать на людей гибель. Клаудия проводила в доме или квартире от нескольких недель до нескольких месяцев, а затем уезжала. Обычно среди ночи. Она научилась собираться очень быстро и брала с собой только самое необходимое, чтобы в очередном прибежище ощутить себя хотя бы немного дома.
Постепенно напряжение стало спадать. Слухи о полувоенныхлюдях, которые спрашивали о молодой женщине с ребенком, начали стихать, затем вовсе заглохли. Страх сменил заведенный порядок: остановки Клаудии в одном и том же доме сделались продолжительнее. София из грудничка превратилась в девчушку – как-то внезапно, как показалось Галине, которая каждый раз, наведываясь к дочери, отмечала, как выросла внучка. Клаудия тоже поправилась, ожила. Теперь она решалась выходить с дочерью на улицу, правда, прятала лицо под солнечными очками и широкополой соломенной шляпой.