Крылатые качели
Шрифт:
Через час он почувствовал себя счастливым. Усталый, вспотевший, успокоенный, он зашел в маленькую столовую с белыми столиками и фотографиями гонщиков, съел татарский гуляш с рисом и подливой и долго пил горячий кофе. В столовой сидели велосипедисты со спутанными мокрыми волосами, ели макароны с расплавленным сыром, говорили что-то простое, веселое и громко смеялись.
Уже ночью Федор вернулся домой. В квартире было пусто. Пелагея ушла.
Часть вторая
16
Погода в конце марта две тысячи пятого года стояла ясная и солнечная. Федор Ребров в те времена еще был худ, имел
Анна Миловидова, маленькая красивая девушка, стянув черные волосы в тугой балетный пучок, высматривала его через большое прямоугольное окно над входом в Черемушкинский районный суд. На лице ее было то честное, тревожное выражение, которое Федору нравилось. Анна казалась такой определенной, такой красивой в сравнении с обшарпанным зданием суда. Ее тонкая белая шея, расправленная грудь, блузка с учительским широким воротом, безупречная осанка и прямо поставленная голова и ясные зеленые глаза притягивали взгляд Федора. Не зная, что он видит, Анна лучисто улыбнулась и на щеках ее появились ямочки. У Федора в груди произошел взрыв радости от мысли, что улыбка эта предназначалась ему.
В этот момент Анна заметила его, довольного и замечтавшегося, стала строгой и скрылась, чтобы передать ему пропуск. У них была практика в суде. Федор взялся за ручку двери и увидел тощего высокого человека с черными усиками, направлявшегося к нему снизу от Кржижановского. Петька, видно, только кончил браниться с женой, румяной белотелой девушкой из педагогического института, и старательно отворачивался от нее, хотя и держал за руку. Подойдя к Федору, Недотрогова сняла квадратные очки и улыбнулась смущенной доброй улыбкой. У нее были красивые, ясные глаза.
– О, наш деревенский приехал! – пошутил Федор, пожимая крепкую руку Петьки.
– Я и говорю, неужели не было места в Москве? – сказала Изабелла своим громким, резковатым голосом и попыталась повернуть голову Петра к Федору, словно тот был истина в последней инстанции. Но Петр оттолкнул ее руку. – Там воды горячей нет, Федор! – чуть не плача сказала Изабелла. – А название!
– Ладно-ладно! – сказал, рассмеявшись, Федор.
Петр, побагровев, развернулся к Изабелле.
– Объясняю еще раз! – сказал он спокойно. – В Москве не было места, и мне предложили деревню! Пусть Гадюкино, но это мой шанс! С тобой или без тебя я отработаю, а позже стану заместителем прокурора Москвы. Вот увидишь!
Они бранились еще некоторое время, пока Недотрогова, обидевшись, не ушла в институт. Федор уже открыл дверь, но подкатил красный трамвайчик и оттуда выпрыгнул элегантный высокий человек с вязаным шарфом на шее. У юного Мягкова были бакенбарды, как у Пушкина. В руке он держал растрепанную книгу. Друзья обнялись и через десять минут расселись на длинных узких скамьях зала заседаний.
Старая судья поправляла петушиный начес. В клетке сидел стриженный наголо подросток лет шестнадцати. Застывшими жестокими глазами он оглядывал пришедших и долго рассматривал Федора, непонятно чем выделив его. В это время выступала мать парня, неестественно высокая сутулая женщина с квадратными кистями и крашеными кудрями. Она прищуривала недоверчивые глаза, поворачивалась к судье огромным ухом, но ничего не понимала. На все слова судьи она повторяла грудным скрипучим голосом одно: подсудимый хороший, добрый, ласковый мальчик и не мог совершить преступление. Мать упорно держалась той версии, что какие-то люди подставили ее сына, и обвиняла в коррупции сидевшего в зале молчаливого следователя.
Круглолицый улыбчивый
– Будем милосердны к тем, кого плохо воспитали, – говорил он, любовно оглядывая лица собравшихся.
Судебное дело, включенное в план посещения студентов юридического факультета, состояло в том, что подросток выбил глаз охраннику своего колледжа. «Ему не понравился мой взгляд!» – говорил охранник, также пришедший на заседание.
Все преступление засняла камера. Повреждение глаза квалифицировали как тяжкий вред здоровью, и прокурор, молодой черноусый мужчина, официальным монотонным голосом просил дать подростку три года тюрьмы. Но дело, в целом ясное, шокировало прогрессивную общественность одной деталью, до которой еще не дошли, поэтому зал был полон репортеров и студентов юридических вузов.
На месте секретаря суда Федор заметил красивую девушку с прямыми светлыми волосами, одетую в леопардовое платье. Девушка остервенело жевала жвачку и быстро стенографировала, неправильно зажимая ручку между указательным и безымянным пальцами. Это была подруга Ильи Мягкова – Пелагея Медузова. Мягков вздохнул, увидев ее, и принялся расчесывать пушкинские бакенбарды.
Когда объявили перерыв, Федор отошел с Анной в пустынный закуток, под предлогом «там тихо», и быстро поцеловал в теплые солоноватые губы.
– Что ты делаешь, увидят! – сказала Миловидова, испуганно огляделась и села на длинную скамью, расправив серое платье.
– Как твоя судья, опять обжаловали? – насмешливо спросил он, подсаживаясь к ней так, чтоб касаться бедром.
Миловидова проходила преддипломную практику у одной судьи, со странным именем Изольда Исааковна, сильно сблизилась с ней и рассказывала, что решения ее постоянно отменяли.
– Не смейся! – сказала она, широко округляя глаза. – Вот ты учишься, получишь скоро красный диплом, начнешь практиковать, и что? Ты живешь в России.
Федор подумал, что это не ее мысли, а слова обожаемой ею судьи.
– Представь, тебе дали полномочия судить. Ты судишь так, как велит тебе закон, обстоятельства и внутреннее убеждение, – говорила Анна, важно возвысив голос. – Но мы живем в России!
Что такое жить в России, она не пояснила.
– Не бывает так, чтоб вечно не везло, – сказал Федор мягко, стараясь не обидеть Анну. – Твоя судья просто плохо работает. Если хорошо работать…
– А может, судебная система прогнила? – перебила Анна с вызовом. – Я же сама вижу, Изольда Исааковна разбирается в каждом нюансе и принимает мудрые решения, пусть порой они и кажутся революционными, – она подняла изящный тонкий пальчик, словно собиралась сказать самое важное. – Но Мосгорсуду не нужны революции! Им нужно единообразие, пусть даже это единообразие покрыто слоем пыли и не отвечает новому времени. Что остается Микенко? Думать не о мудрости, а о том, чтоб не обжаловали! Я тебе расскажу одно дело…
– Давай придем в правовую систему и разберемся, – перебил ее Федор и мягко положил руку ей на плечо, чувствуя под блузкой тепло ее тела. – Я буду известным адвокатом, а ты…
Анна остановила на нем взгляд и покраснела.
Когда они вернулись в зал суда, Мягков у окна спорил с Богомоловым.
17
– …я бы посадил вместо подростка его мать! – говорил Петр, с яростью глядя на Мягкова так, словно был готов перебить или задушить его, если он скажет хоть слово против. Солнечный луч лежал на лице Богомолова, делая его глаза прозрачными, как у рыбы. – Ну скажи, в чем вина мальчика? Ясное дело, эта странная, глупая мать воспитала его неправильно. – Богомолов паразитировал словами «ясное дело».