Крылатые семена
Шрифт:
Салли никогда раньше не присутствовала на похоронах, но сейчас какая-то непонятная сила заставила ее пойти на кладбище вместе с этими мужчинами и женщинами, любившими и уважавшими Тома. В траурной карете, которая медленно тронулась в печальный путь на кладбище, Салли припала к плечу Дэна. Только они двое и остались от семьи, которую она создала, да еще Том, чей гроб, задрапированный красным знаменем, плывет где-то впереди. Его заслоняет от них первая карета, в которой едут Эйли, Дик, Дафна и младшие дети. «Должно быть, — подумала Салли, — эти кареты принадлежали еще похоронному бюро Морриса — того и гляди развалятся, а колеса-то как скрипят и громыхают, — видно, оси совсем заржавели».
Билл шел с членами коммунистической партии, Динни — со своими приятелями, а Фриско — в длинной процессии
Билл договорился с Пертом Моллоем, что тот придет отдать Тому последний долг. Перт не был оратором. Он просто выразил то, что все думали о Томе Гауге: что Том был хорошим другом и хорошим товарищем, человеком, которого все уважали за честность и благородство характера и которого любили даже многие из тех, кто не разделял его политических убеждений.
— Прощай, Том, — сказал в заключение Перт. — Ты как следует потрудился в жизни. Ты подал нам хороший пример. Доброта и мужество не умирают вместе с человеком. Мы — твои товарищи, друзья и соратники — сохраним тебя в памяти. Том Гауг, именно таким — добрым и мужественным. Мы постараемся быть достойными того, что ты сделал для нас и во имя будущего всего человечества.
Кто-то запел «Красное знамя», мужчины и женщины подхватили, и вскоре уже сотни голосов гремели над могилой, и песня растекалась по залитой солнцем равнине, теряясь в дымчатой дали, где баррикады надшахтных построек с их копрами и трубами четким силуэтом вырисовывались в синем небе.
Каждый рабочий на приисках знал слова этой песни, ее уже много лет пели на митингах и на похоронах. И сейчас ее подхватила вся толпа, в которой Билл увидел Пэт и Пэм. Он предпочел бы, чтобы на могиле Тома пели «Интернационал» или «Гимн на смерть товарища». Но только он да еще два-три человека знали эти песни. К тому же «Красное знамя» запели внезапно, в каком-то едином порыве.
Когда толпа начала расходиться, Билл увидел у могилы Тома несколько известных горожан; поодаль стояла группа кочевников — суеверный страх перед смертью мешал им подойти ближе. Билл заметил, как Салли нагнулась и заговорила со старухой, сидевшей на земле; должно быть, это Калгурла, догадался он.
— Надо, оказывается, умереть, чтобы тебя оценили по заслугам, — с грустью сказала Эйли, когда они вернулись с похорон.
— Это все из-за страха, — заметил Билл. — Каждый из нас еще в какой-то мере боится вступить в борьбу с системой, которая представляется нам всемогущей, хотя это всего лишь колосс на глиняных ногах.
— Очевидно, так оно и есть, — сказала Эйли с убитым видом.
— Но ведь мы знаем, что она отнюдь не всемогуща! — горячо и убежденно воскликнул Билл, стараясь подбодрить ее. — Системы меняются. Каждая из них — лишь этап общественного развития. История на нашей стороне, ибо это мы указываем дорогу в будущее.
— Ох, Билл, — вздохнула Эйли. — Хотелось бы мне, чтобы ты внушил это Дику. Он так отдалился от нас.
— Уж очень они нажимают на него в конторе, — вступился за Дика Билл. — Вот он и предпочитает держаться безопасного курса.
Биллу уже известно было то, что Дик еще скрывал от матери: в одной из дочерних компаний концерна, которому принадлежали рудники Голдн Стар и Лонг-Вью, освободилось место главного клерка, и Дику предлагали занять его, если он даст подписку, что не является коммунистом и не состоит ни в какой политической организации, враждебной интересам его хозяев. Дик дал такую подписку, и Билл опасался, что Дик уже ни перед чем не остановится, чтобы показать, что он ни в какой мере не разделяет взглядов отца, — так ему хотелось получить это место.
Несколько дней спустя, стараясь, видимо, оправдаться перед Биллом, Дик, придя с работы, заявил, что похороны отца и вызванные ими разговоры немало повредили ему во мнении хозяев.
— Осточертели мне эти рабочие и это рабочее движение, Билл, — со злостью сказал он. — Сколько я себя помню, папа только и делал, что всем для них жертвовал. А что это ему дало? Рабочие на приисках и слушать его не хотели, когда он пробовал говорить им о коммунизме и социализме. О да, конечно, они распевали
— Или пьют, чтобы как-то существовать, — отпарировал Билл.
— Так было, есть и будет — и нечего ждать каких-то перемен, — бросил Дик, успевший немного поостыть. — На нашем веку, во всяком случае. А я намерен жить в свое удовольствие и добиться всего, чего хочу.
— Ты говоришь, как заправский фашист, — сказал Билл.
— Все у вас фашисты, кто не согласен с вами, — огрызнулся Дик.
Билл полночи проспорил с ним.
Рабочего сделала таким существующая система, утверждал Билл. Он — продукт своей среды, жертва социальной несправедливости; измученный тяжким, однообразным трудом, он ищет забвения в алкоголе, в азартных играх. Как могут рабочие иметь ясное представление о своих интересах и бороться за эти интересы, когда они обмануты, одурманены, деморализованы прессой, радио и кино, которые самым бессовестным образом дурачат их, пользуясь их легковерием.
— Все мы в какой-то мере отравлены этой системой, — продолжал Билл. — Каждому хочется преуспеть в жизни, пожить в довольстве и роскоши, а до остальных нам дела нет — пускай хоть весь мир пойдет прахом. Нельзя осуждать рабочих за то, что по неведению они не могут распознать, что хорошо, а что плохо, и позволяют морочить себя всяким шарлатанам от религии и политическим авантюристам, которые до того задурманивают им мозги, что они уже ничего не могут понять и забывают даже о собственных интересах. По-моему, большинство рабочих — и мужчины и женщины — инстинктивно догадывается, в чем зло, но им известно также, чего это стоит — идти против течения. Они слишком хорошо знают, что значит безработица и нищета, и отваживаются на борьбу лишь в самом крайнем случае, когда уже нет иного выхода. Большинство и не подозревает, что им умышленно внушают всякий вздор об Испании и Советском Союзе. Тем более не понимают они, для чего это делается. Но ведь ты-то понимаешь это. Дик. Тебе известны факты, ты отлично осведомлен обо всем, что отстаивал твой отец. Вот почему я осуждаю тебя за то, что ты дал подписку, — и не только тебя, но и всех, кто, подобно тебе, готов подыгрывать хозяевам и не желает вести борьбу за свои же права и за права рабочих.
— Я хочу иметь приличный дом. Я хочу иметь жену и детей, хорошо одетых и хорошо воспитанных, — стоял на своем Дик. — Я хочу хорошо зарабатывать, хочу пользоваться влиянием в обществе.
— Черт возьми, я тоже этого хочу, — рассмеялся Билл. — Но я не намерен ради этого продавать себя со всеми потрохами.
Разговор этот ничуть не поколебал решимости Дика занять в жизни то место, к которому он так стремился и ради которого отрекся от идей, вдохновлявших его отца. Он думал лишь о том, чтобы сделать карьеру. Билл надеялся, что до Эйли не скоро дойдет весть о данной Диком подписке и что, по крайней мере, в ближайшие месяцы он не причинит матери нового горя.