Крылатые семена
Шрифт:
— Да, это шестая дивизия — вернее, то, что от нее осталось. Были ли они в боях в Ливии и в Греции? Да, черт возьми, были, были. Знает ли он парня по имени Билл Гауг? Нет, что-то не припомнит такого.
— Эй, Тед, — крикнул он другому солдату. — Ты не знаешь, у нас есть такой — Билл Гауг?
— «Неунывающий Билли»? — переспросил тот. — Конечно, есть. Ему не повезло во время отступления, но на Крите он был уже вместе с нами. Я видел его вчера. Он, верно, где-нибудь здесь. А может, во втором эшелоне.
Второй эшелон прибыл только под вечер, и с ним приехал Билл. Динни первый заметил молодого солдата, который устало брел по платформе, согнувшись
— Эй, Билл!
Солдат поднял голову, и Динни увидел широкую улыбку Билла. А Салли уже обхватила внука руками; казалось — еще секунда, и она его задушит. Суетясь вокруг них, Динни восклицал:
— Рад тебя видеть, мальчик! Рад тебя видеть!
— И я рад, что вернулся домой, Динни, — сказал Билл каким-то напряженным, не своим голосом. — Как я мечтал об этом, — добавил он и невесело рассмеялся. — Может, и сейчас мне это только снится?
— Ты дома, дома, радость моя! — вся сияя, говорила Салли. — Тебе сейчас нужно только хорошенько поесть и отоспаться с недельку.
Динни подобрал с земли винтовку Билла и его вещевой мешок и зашагал вперед, гордясь своей поклажей, словно это он сам только что вернулся с передовой.
— Да, поспать не мешает, — согласился Билл.
Он уселся рядом с Салли на переднем сиденье, вытянув ноги, а Динни устроился позади. Когда они отъезжали от полустанка, на небе уже горела медно-золотая полоса заката. По мере того как она выцветала, коричневые тени сгущались на красной земле, а кустарники в отдалении превращались в пурпурные и черные пятна. Купол неба стал прозрачно-янтарным, с розоватыми тающими облачками, которые ветер стягивал к Калгурли. Салли подумала, что никогда еще улицы не казались ей такими грязными, такими неприглядными. Над ржавыми крышами и белыми оштукатуренными стенами домов воздух был еще мглистым от зноя и пыли, хотя закат уже накинул на город свою золотистую дымку. Даже перечные деревья, стоявшие вдоль широких улиц, и куррайонги, которые обычно сохраняют свой свежий зеленый наряд до самой осени, казались в последних, догорающих лучах солнца увядшими и запыленными.
Но Билл поглядывал по сторонам и улыбался каким-то своим, затаенным мыслям.
— Самый прекрасный город на свете! — сказал он.
Салли смеялась, она была счастлива. Она понимала то, чего он не высказал словами: видеть этот родной город было таким же чудом для Билла, как для нее — чувствовать своего дорогого мальчика снова рядом с собой. Ведь временами она уже почти теряла надежду увидеться с ним, и вот он здесь — говорит с ней и смотрит на нее, и глаза его так похожи на глаза Дика, что ее первенец как бы воскресает перед ней в своем сыне. Она то и дело взглядывала на него, чтобы убедиться, что это действительно Билл, что его тело и душа остались нетронутыми, хотя испытания, через которые он прошел, и наложили на него свой отпечаток. Она не хотела расспрашивать его сейчас об этих испытаниях или о том, почему она так долго не имела от него вестей. Еще будет время потолковать обо всем. Она чутьем угадывала, что Биллу не хочется ни думать, ни говорить о войне. Сейчас важно только одно — мальчик жив, он вернулся.
Когда они добрались домой, Билл прежде всего захотел принять душ и сменить белье. Он так долго стоял под душем, что Салли постучала к нему в дверь и спросила со смехом, там ли он еще, не смыло ли его водой. Когда он, наконец, появился — с мокрыми волосами и в пижаме Динни, — у нее уже были готовы для него бифштекс и яичница.
Динни
— На Крите каждый окурок был на вес золота, и мы делились друг с другом, — сказал Билл.
Младшее поколение взирало на Билла с благоговейным страхом. Он стал таким суровым, нервным, почти чужим… На его худом, обветренном лице залегли резкие морщины, а волосы стали похожи на сухую, выбеленную солнцем траву. Хотя глаза его улыбались, Салли знала, что он старается заглушить в себе ужас и боль каких-то ни на минуту не покидавших его воспоминаний. В тот же вечер Билл сообщил им, что приехал домой ненадолго. Через две недели он должен явиться в свою часть. По-видимому, на этот раз остатки их дивизии отправят на Новую Гвинею или на острова.
Салли сразу разволновалась и подняла крик, понося на чем свет начальство Билла за то, что оно не дает мальчику как следует отдохнуть и оправиться. Она понимала, конечно, что войска нужны на Новой Гвинее и что эта стратегическая позиция к северо-востоку от австралийского побережья чрезвычайно важна для обороны страны. Но мысль о том, что Билл снова уедет на передовую, была для нее невыносима.
— Я уже в достаточной мере стал солдатом, чтобы понимать, где мое место, — сказал ей Билл. — Предстоит решающая битва за Австралию, и она потребует от нас всего — всех наших сил. Шестую и седьмую дивизии не отозвали бы, если бы положение не было так серьезно. И я буду драться до тех пор, пока враг не перестанет угрожать моей родине.
— Ты прав, ты прав, мое солнышко, — причитала Салли; любовь и печаль раздирали ей душу. — Но ты не можешь сражаться, пока не оправишься, не окрепнешь.
— Я здоров. Здоров, как бык, — заверил ее Билл. — Просто устал немного.
Эта огромная усталость и какая-то отчужденность Билла больше всего и удручали Салли в первые дни после его возвращения. Он мог часами сидеть, молчать и думать о чем-то своем. От его былой бьющей через край жизнерадостности не осталось и следа. Только кривая усмешка да эти искорки, порой вспыхивавшие в глазах, напоминали Салли веселого юношу-подростка, самого любимого ее внука.
— Конечно, падение Сингапура заставило всех нас встряхнуться, Билл, — говорил ему Динни. — Когда япошки захватили Яву, это уже никого не удивило. Налеты на Дарвин и Брум были куда серьезней, чем то, что писали газеты. Приезжали люди с Севера и рассказывали. Теперь мы уже знаем, что японские бомбардировщики произвели массированный налет на Дарвин и просто-напросто стерли его с лица земли… Были налеты на Кэрнс, и на Таунсвилл, и на Ньюкасл, и на Сидней, и на наше западное побережье. Поговаривают, что японские самолеты залетали даже вплоть до Вилуны, но бомбить пока не бомбили.