Крылатые семена
Шрифт:
Она обвинила Динни в том, что он готов бросить на произвол судьбы «наших мальчиков, лишь бы помочь русским».
— Дело не в том, чтобы помочь русским, а в том, чтобы выиграть войну, — с жаром возражал ей Динни. — Черные силы опять подняли голову — все те, кто ратовал за политику невмешательства и помогал фашистам свергнуть испанское народное правительство, а потом всячески препятствовал нашему союзу с Советской Россией. Теперь они призывают нас ждать, пока русские и немцы не истощат свои силы в этой войне, с тем чтобы тогда, в последнюю минуту, выйти на арену и продиктовать свои условия.
Ему не удалось убедить Салли, но это сделало письмо Билла. Он писал:
«Какое безумие — задерживать открытие военных действий на Западе! Ведь это нанесло бы гитлеровцам
— О господи! — вздохнула Салли. — Я, кажется, опять попала впросак!
Она призналась Динни, что ее охватывает порой странное чувство: ей кажется, что пока она неотступно думает о Билле, она тем самым как бы охраняет его от беды и с ним ничего не может случиться. Она понимала, что верить в это так же глупо, как верить в магическую силу талисмана Калгурлы. Уж не заразилась ли она туземным суеверием? — спрашивала себя Салли. Или просто ищет способа избавиться от тревоги и вот, вопреки здравому смыслу, ударилась в мистицизм?
Как видно, все это оттого, что она слишком мало может сделать для Билла и потому старается придумать что-то для собственного успокоения. Да, ей и вправду доставляло утешение рисовать себе, как она незримо следует за Биллом, общается с ним, старается поддержать его и охранить от опасности. Она была уверена, что и Билл это чувствует. Когда-нибудь, когда он вернется домой, она признается ему в том, какая она была глупая. Лишь бы только он вернулся назад целый и невредимый! Больше ей ничего на свете не нужно. Рассказывали чудовищные истории о том, каким истязаниям подвергают японцы пленных. Эти рассказы преследовали Салли. Она старалась не думать о страшных событиях в Толле и в Вэйтавало.
Толл — крохотное туземное селение, расположенное в окрестностях Рабаула, среди плантаций кокосовых пальм. Когда японцы, внезапно открыв военные действия, высадились на берег, отряд австралийских солдат сдался им в плен; австралийцев окружала двадцатипятитысячная армия неприятеля, все пути к отступлению были отрезаны. Японцы несколько дней подряд сбрасывали с самолетов листовки, обещая всем, кто сдастся в плен, что с ними будут обращаться, как должно с военнопленными. И первое время обращение было сравнительно терпимым, хотя они и отобрали у австралийцев не только оружие, но и все личные вещи. А через несколько дней пленным скрутили руки за спину, связали их вместе по десять — двенадцать человек и после страшных истязаний одних закололи штыками, других расстреляли. Японцы думали, что они прикончили всех пленных, однако трое остались живы. Двоим, несмотря на страшные штыковые раны в живот, удалось доползти до туземной хижины, но там их обнаружили японцы и сожгли в хижине живьем. Третий получил удар штыком в спину, и когда он корчился на земле от боли, какой-то японец нанес ему еще шесть штыковых ран. Пленный потерял сознание. Очнувшись, он увидел, что лежит под грудой хвороста. До берега было ярдов тридцать; он кое-как дополз туда и промыл свои раны. Там его подобрал отряд австралийцев, прятавшийся от японцев в джунглях.
Вместе с этим отрядом ему удалось вырваться из окружения, и в Порт-Морсби он рассказал, что с ним произошло.
В Вэйтавало с такой же звериной жестокостью было расстреляно и заколото штыками одиннадцать солдат. Японцы считали их всех мертвыми, но шестеро из них выжили, и им тоже удалось спастись. Было установлено, что в Толле и в Вэйтавало японцы уничтожили таким образом сто пятьдесят человек.
Они раздели военнопленных догола и распяли их, привязав к колючей проволоке и оставив на двое суток под палящим солнцем без еды и питья; несчастных кусали муравьи и жалили москиты, любой проходивший мимо японец мог ударить пленного по лицу или пырнуть ножом.
А какая судьба постигла австралийских санитарок, которые спаслись с разбитого судна, затонувшего возле Мунтона, и добрались до берегов острова Банга?
Много рассказов о героизме австралийских солдат слышала Салли и свято хранила их в своем сердце, ибо все эти юноши, отважно сражавшиеся за родину среди неприступных гор и непроходимых джунглей и болот Новой Гвинеи, были как бы ее сыновьями и внуками.
В окрестностях Милн-Бей австралийское подразделение попало под жестокий пулеметный обстрел трех огневых точек неприятеля, укрытых в чаще, и молодой капрал Джон Френч из Квинсленда приказал своим солдатам залечь, а сам отправился в разведку. Он подполз к пулеметному гнезду и с расстояния в несколько ярдов забросал его гранатами. Потом вернулся, взял еще несколько связок гранат и заставил замолчать второй пулемет… Солдат из этого подразделения потом рассказывал:
«Капрал Френч снова вернулся за гранатами и пошел к третьему пулеметному гнезду противника, стреляя из автомата. Его ранили, он зашатался, но продолжал идти и стрелять; потом бросил гранату — и третий пулемет замолчал».
Когда подразделение ринулось вперед, чтобы захватить неприятельскую позицию, солдаты нашли тело капрала Джона Френча возле третьего пулеметного гнезда; все три пулеметных расчета японцев были уничтожены.
Из уст в уста передавалась история молодого летчика, чей самолет был сбит над Лэ и упал в море. Раненый летчик, преследуемый акулами, плыл около девяти часов, пока не достиг берега. Измученный, теряя сознание, он кое-как взобрался на прибрежные скалы. Но когда он появился в туземном селении, женщины при виде его с визгом бросились врассыпную, а мужчины встретили пришельца угрюмо и недружелюбно. Только двое юношей-туземцев из миссионерской школы позаботились о нем: они отвели его обратно на берег, накормили солдатскими галетами и двинулись вместе с ним через темные девственные джунгли, через горные потоки, по крутым скалистым тропам. Так они шли день за днем, взбирались на скалы, съезжали по отвесным склонам вниз, брели через болота по пояс в вонючей черной жиже, жестоко страдая от укусов москитов и пиявок. Питались они кокосовыми орехами, плодами пау-пау и земляной грушей, а на ночлег заходили в туземные селения, если жители там были настроены дружелюбно, или спали на куче банановых листьев, брошенных на топкую землю. Когда на тридцать третьи сутки они добрались до сеттльмента, летчик был бос, одежда его превратилась в грязные лохмотья, повязки заскорузли от крови. Ему наложили свежие бинты и отправили в госпиталь, а его спасителей, которые еле держались на ногах от голода, накормили и щедро одарили за их подвиг.
Тут только эти юноши рассказали о себе. Оказалось, что они родом не из того селения на побережье, где жители хотели выдать белых «табауда» — японцам. Дело в том, что японцы сжигали дотла одну деревушку за другой и уничтожали поголовно все население, если жители давали приют австралийским солдатам. Обитатели прибрежного селения боялись мести со стороны своих новых хозяев — японцев и хотели снискать их расположение. И только быстрые и смелые действия обоих юношей спасли жизнь австралийскому летчику.
Другие оказались менее счастливыми. Перед глазами Салли долго стоял образ молодого летчика, бредущего вверх по склону холма к месту казни военнопленных. Она ясно видела эту одинокую бесстрашную фигуру и японских солдат позади. На вершине холма пленный повернулся к солдатам, ничем не выдавая своего волнения; только едва заметная усмешка, скользнувшая по губам, да чуть дрогнувшие веки, быть может, сказали им, что он понимает, какая участь его ждет: еще минута — и голова его, отделенная от туловища, покатится по земле.