Крылатые слова

Максимов Сергей Васильевич

— Легче будет волосам (твоим)! — доскажет другой: либо сам советник, либо за него (невольно и непременно) свидетель выговоренной жалобы и сетований.

Цельная пословица в указанной форме известна всем, прошедшим суровый искус прежнего воспитания со школьной скамьи, как руководящее наставление на те случаи, когда озлобленный учитель или строгий инспектор хватал за чуб и начинал таскать из стороны в сторону за волосы. Облегченному способу «подаваться по рукам, чтоб легче было волосам», научил, конечно, школьный опыт, а пословица все-таки дошла из глубокой отечественной старины, откуда и взята напрокат. Между прочим, в семинариях, ремесленных мастерских и других заведениях, включительно до трактиров, где вообще производится выучка деревенских мальчиков, эта наука так и называлась «натаскиваньем».

Во времена младенчества народа, при разбирательстве споров и тяжеб, для выяснения темного смысла исков, прибегали к первобытному способу по закону: «кто сильнее, тот и правее». Противники хватали друг друга за волосы и кто первым перетягивал, тот и признавался правым (отсюда и поговорка: в поле две воли — кому Бог поможет). В Москве сохранилось предание и указывается место на берегу речки Неглинной (скрытой теперь в трубе), где соперники, при свидетелях (послухах) из добрых или лучших людей и под наблюдением судных мужей (в роде присяжных заседателей), решали спор проявлением физической силы в потасовке. Один становился на правом берегу узенькой речки, второй на левом. Наклонив головы, они хватались за волосы. При этом, по преданию, побежденный обязан был взять соперника на спину и на закорках перенести его через речку: этим

и кончались всякие претензии и прямые взыскания. Противники должны были выходить на битву рано утром, натощак, как бы на присягу, надев на себя доспехи, т. е. железные латы и шишаки. Они обязаны были сражаться одинаковым оружием: большею частью ослопами или дубинами. Людям слабым или неумелым в боях дозволялось приглашать наймитов или наемных бойцов, не разбирая того, что боярину доводилось биться с каким-либо холопом или купцу с черносошным мужиком или скоморохом. Так и говорят пословицы: «в поле съезжаются, так родом не считаются» (а дерутся), и «коли у поля стал, так бей наповал», а судебный устав указывал: «а досудятся до поля (если нечем решить тяжбу, как Божьим судом, то пусть и дерутся), да не став у поля помирятся» (т. е. допускается и мировая). Так выражается и поговорка: «до поля воля, а в поле по неволе» (т. е. если вышел на место поединка, то уже и дерись, хотя бы только даже и за святые волоса). Если кто был убит на поединке, то его противник получал лишь одни доспехи убитого и лишался всякого другого удовлетворения. Стало быть, в исках было прямое побуждение щадить жизнь своего противника, что доказывается и указанным выше старанием уравновесить силы соперников. Для соблюдения законных условий при поединках всегда обязаны были (по Судебнику Грознаго) присутствовать: окольничий, дьяк и подьячий. В пользу их, как и в пользу казны, взималась пошлина. Еще Псковская Судная грамота доказывает стремление законодательства по возможности ограничить и смягчить судебные поединки. Потому более легкая форма, кажущаяся нам теперь забавною и едва вероятною и выразившаяся потасовками, имела основание удержаться в обычаях народа. Она сумела просуществовать даже до того времени, когда отменены были (в 1566 году) поединки, а дела велено решать по обыскам. На месте московского «поля» построена была боярином Салтыковым каменная церковь Троицы, в 1657 году, существующая до сих пор в так называемом Китае-городе, у Никольской улицы, и именуемая в церковных актах «Троицею в Старых Полях». Предполагая, что если были старые поля, то должны быть и новые, т. е. другие места, отведенные для поединков, стараются искать их в названиях других церквей, забывая, что, через сто лет по уничтожении поединков, место их уже имели полное право называть «старым полем». При этом, конечно, впадают в ошибки, увлекаясь и смешивая места судебных полей с действительными полями, т. е. пашнями, засеянными хлебом или безлесными незастроенными равнинами, лежащими за городом. Те и другие присущи были обширной Москве, сложившейся из множества слобод и деревень. Такова церковь Георгия, названная «на Всполье» за то, что очутилась как раз на окраине, на выгоне, где начинались околица, и поля и кончалась группа жилищ за Москвой-рекой, на Ордынке. Такова же и по той же причине и там же улица Полянка. Другой — Георгий на Всполье за Никитскими воротами, где теперешний Арбат, еще во времена царя Алексея скудно населенный и отделявшийся от города огромным пустырем, носил прямое название «Поля». Третья церковь Екатерины на Всполье, близ Серпуховских ворот, тоже была на выгоне. Затем ни о каком храме в новых полях ни в актах не упоминается, ни в народных прозваниях не указывается. Некоторые исследователи подозревают еще место поединков в Белом-Городе, у церкви Пятницы Параскевы, что в Охотном ряду. Может быть это и так (хотя и не имеется на то прямых доказательств). Дле кулачных боев, как особого вида забав, восходящих до глубокой древности, в Москве отведено было также отдельное место на Старом Ваганькове. Бились же на кулачки (один на один, стена на стену и сцеплянкой — свалкой) в Китае, в Белом каменном городе и в Земляном городе (в последнем даже на нашей памяти у Яузского моста). Царь Михаил Федорович прогнал отсюда бойцов и указом запретил народу ходить на Старое Ваганьково смотреть, как бьются знаменитые бойцы казанские, тульские и калужские. Из их среды выделились и прославились: Алеша Родимый, Тереша Кункин, Никита Долговязый, братья Подходкины и Зубовы. Замечательно, что и самое название местности, в противоречие нынешнему ее назначению, как кладбища, происходит от слова ваганиться (сохранившегося на Севере), что значит: играть, шутить, шалить и проч.

ПРОЮРДОНИТЬ И ПРОЮЛИТЬ

Точно также затребованное для объяснения слово проюрдонить в смысле (согласном и с толкованием Даля) проиграть (либо в карты, либо в кости) и вообще безпутно промотать — не является выражением без смысла, корня и почвы. Вероятно, корень слова лежит в азартное игре юрдон, которая в веселое царствование Екатерины Второй сначала появилась при дворе, а затем распространилась повсюду вместе с макао, гатосом, мушкой (а ля муш: кто первым поймает), марьяжем (отсюда выраженные «марьяжиться»), и проч. Был ли юрдон похож на нынешнюю юрдовку, за давностью лет, теперь определить трудно. Наш авторитетный толковник Даль сомневается в иноземном происхождении этого выражения, находя в словах юрить, юра и юр сродство с юлить, юла и заподозрил участие в слове чудского корня юр (башка). Говорят в одинаковом смысле и безразлично проюрдонить и проюлить, что указано и Далем со ссылкою на костромской говор. Во всяком случае, если слово проюрдонить остается в подозрении, то «проюлить» уже не подлежит сомнению в своем русском происхождении, будучи хорошо известным в смысле игорного занятия, даже в Сибири на Байкалом, в тамошних каторжных тюрьмах. Здесь, на досуге, за глазами сторожевого бдительного надзора, людьми сильных страстей ведется безконечная и азартная игра самодельными картами и костями. В играх второго сорта играет главную роль юла, вертушка, с гранями по ребру и цифрами, заместо костей. Ее вертят двумя пальцами, играя на деньги (по объяснению самого же Владимира Ивановича Даля). Не так давно, на нашей памяти, эти юлки вертелись, юлили гранями одна за другой, пущенные сильной и опытной рукой на столиках в восемь клеток майданщиками или мошенниками на всероссийских ярмарках. Теперь, расчистив на тюремных нарах место от казенных полушубков и собственной рвани, бросают эти юлы тюремные люди, загадывая просто на чет и нечет по самому простому способу: надо торопиться и оглядываться. С картами больше возни и опасностей, и притом, когда их отберут, делать новые и долго, и трудно. Юлу не так жалко и отдать надзирателю и легче ее спрятать; к тому же, и сделать новую не велика хитрость. Попадется в праздничном приварке для арестантского стола говяжья кость, либо принесет ее со стороны сердобольный человек, — ее распиливают крученой суровой ниткой, постоянно смачивая ее в растворе золы и березового угля. Один пилит, другой подливает щелок, чтобы нитка не загорелась и неразорвалась. Садясь с готовой юлой за игру, ведут ее, как и все гуляющие на свободе азартные игроки, особенным счетом, с условными выражениями, как и у клубных игроков в лото и бостон: у юлки 9 очков — это лебедь, 11 — лебедь с пудом, 6 петушки, 4 — чеква, и т. д. Там же, в этих же каторжных тюрьмах на Карийских золотых промыслах за Байкалом, мне рассказывали следующее (что я и записал в свое время, в 1860 г., и напечатал в своей книге «Сибирь и каторга»): «Здесь деньги на вино и вещи сбываются тем бывалым тюремщикам, которые вышли из тюрьмы на так называемое пропитание и на краю заводского селения, в особой слободке, обзавелись домком-лачужкой, а в ней и юрдовкой, т. е. заведением, удовлетворяющим всем арестантским нуждам и аппетиту на вино, харчи и игру. Вещи, сбываемыя сюда всегда в наличности, уходили, хотя и на наличные деньги или на обмен ухо на ухо (товар за товар), уходили, разумеется, далеко ниже своей стоимости, например, шинель, ценимая в казне в 2 рубля 17 коп., отдавалась в юрдовках за 75 коп. и самое большое за полтора рубля». Вообще следует сказать, что где только ни производились работы каторжными, везде имелись обязательно на выгоне, где-нибудь в овраге, эти слободки. Им, по установившемуся повсеместно

обычаю, непременно присваивалось название «юрдовок», по тем же законам, по каким придается имя всяким городским улицам, переулкам, площадям и т. д. Некоторым юрдовкам удалоов превратиться в целые селения с сохранением этого названия, к сожалению, неизвестного В. И. Далю, и, вследствие этого, не занесенного им в его изумительно-полный и точный словарь. Еще одна коротенькая заметка. Известно, что игры в карты стали входить в моду при дворе в царствование Анны Иоанновны. Любимцы государыни, Бирон и Остерман, играли на крупные суммы с иностранными послами. Играли в то время преимущественно в «фарс» и «квинтич». При Петре III упоминаются: «ломбер» — игра, выдуманная в Испании и называвшаяся, в сущности, «гомбер» (hombre — тень), так что только «по ошибке» мы до сих пор говорим «ломберный», а не «гомберный стол» — «кадрилия», пикет, контра, «панфил» (в простонародии — «филя», «простофиля» или «дурачки»).

ДЕНЬГИ В СТЕНУ

В архангельских краях, именно около Холмогор, известное выражение «давать в стену деньги», везде во всех прочих местах давно исчезнувшее, да и здесь более памятное лишь в начале текущего столетия. Оно упоминается в грамоте, писанной полууставом на пергаменте и хранившейся в соловецкой монастырской ризнице. Этот акт выдан был около 1470-х годов третьему преемнику преподобного Зосимы, игумену Ионе (Ивону) от господина государя Новгорода, от всех пяти концов на вече, на Ярославском дворе, за восемью вислыми свинцовыми печатями: владыки, посадника, бояр, степенных тысяцких и проч. Этим документом предоставлялось обители преподобных Зосимы и Савватия право на вечное владение всеми Соловецкими островами, в предупреждение обид от новгородских боярских людей и «корельских детей» (т. е. жителей). В грамоте, между прочим, сказано: «А кто имеет наступитися на те островки через сию жалованную великого Нова-городу грамоту, и той даст великому Нова-городу сто рублев в стену». По объяснению автора «Описания Соловецкого монастыря», изд. архимандритом Досифеем, в 1836 году, «древнее присловье давать в стену деньги или собирать деньги в стену не вышло еще из памяти холмогорских поселян-старожилов около посадных волостей. Сими словами означается у них оклад денежный или тягло, относимое на счет государственной казны, что надлежит взыскать без упущения и заплатить непременно». Полное доверие к этому объяснению несколько поколеблено в прошлом году сообщением нашего известного ученого деятеля и неутомимого исследователя Севера, основательно изучившего быт лопарей, нашего консула в норвежском Финмаркене Д. Н. Островскаго, в одном из заседаний Этнографического отдела Географического общества. У лопарей, издавна считающихся христианами, в их погостах, в стенах церквей и часовен, наш любознательный консул находил вбитыми в бревна серебряные монеты — по большей части рубли и полтинники, сохранявшиеся нетронутыми, по-видимому, с очень давних времен. На одном строении он насчитал, приблизительно, до четырехсот рублей. Обветшалость целого часовенного строения и прогнившие стенные бревна в труху и пыль указывали время, когда следовало свободно и без труда вынимать вбитые деньги и на них сооружать новые дома молитвы. Такое буквальное и наглядное осуществление древнего выражения прямее всего указывает на специальное назначение известной подати в пользу исключительно одних церковных зданий, — и это в целой тысяче верст от города Холмогор.

Совершенно противоположное значение указанному очень старинному выражению имеет то, которое недавно придумано и как новое крылатое слово, вылетело оперенным лишь в последнее время, почти вчера. Оправдывает себя полтиной за рубль и меньшею единицею плут-купец, припрятавший капитал и, мошенническим ловким способом желающий расплатиться со своими обманутыми кредиторами. Этот прием в настоящие дни настолько общеизвестен, что не обязывает ни на какие дальнейшие толкования, которые в достаточном избытке дают разбирательства дел гражданских и уголовных в наших окружных судах и палатах. О нашем старорусском способе взыска долгов посредством «правежа» упомянуто в другой статье.

ПОД БАШМАКОМ

Подчинение мужа жене, характеризуемое этим выражением, очевидно заимствованным с чужого языка (как думали с одного из западных), в форме переводного («под туфлей»), в настоящее время разъяснено известным профессором Д. И. Иловсийским иным путем и способом. «Башмак, — пишет нам историк, — слово татарское и обозначает вообще обувь, сделавшуюся у нас в известном своем виде принадлежностью специально женской обуви. В дополнение к этому объяснению напомню обычай восточных, т. е. азиатских деспотов повергать на землю побежденного и пленного государя и предводителя и наступать на него ногою в знак своей полной над ним власти. Откуда и у нас сохраняется выражение «быть под пятою», т. е. «быть под игом».

ПОД ИГОМ

Иго — собственно перекладина в роде виселицы, употреблявшаяся с древнейших времен, и, говорят, применена была впервые римлянами к побежденным самнитянам. Обезоруженные побежденные, снявши доспехи, вереницею подходили под перекладину, утверждаемую у кресла торжествующего победителя, который восседал на нем в это время, любуясь позором врагов. С них впоследствии, в ближайшие и нынешние времена, взамену ига, начали брать контрибуции в разных формах, начиная с денежной. В древней Руси иго татарское требовало также денежных податей, но знаменовалось также еще так называемою ханскою «басмою», присылавшеюся из Орды на Русь, которую князья наши должны были встречать с почетом и знаками особого внимания. Что такое была эта басма, нашим историкам до сих пор не было в подробностях известно… Карамзин знал только то, что это была ханская грамота печатно. Д. И. Иловайский говорит, что нашим историкам осталось неизвестным сообщение польского историка Нарбута, сделанное еще в 1840 г.

Нарбут сообщает, что какой-то любитель старины, знакомый с письменностью литовских татар, нашел в одной их рукописи, написанной арабскими буквами на татарском языке с примесью литовско-русского наречия, следующее объяснение интересующего нас предмета: «Ханская басма была ни что иное, как деревянный ларчик, двенадцати дюймов в длину и пяти в ширину, наполненный растопленным воском, который окрашивался в тот или другой цвет, смотря по желанию хана. Ва этой восковой массе, пока не совсем застывшей, оттискивалась ханская стопа прямо давлением босой ноги. На такой оттиск клалась подушечка, сшитая из дорогой материи и набитая, пропитанною запахом мускуса, хлопчатою бумагою. Ларчик закрывался высокою крышкою и завертывался в шелковую материю, затканную золотом и серебром. Для пути его вкладывали в кожаный мешок, который вьючился на богато убранного и покрытого пурпуровою попоною верблюда. Этого верблюда вел особо для того назначенный чиновник, а для стражи и почета его окружали двенадцать ханских знаменоносцев или уланов».

В СОСЕДЯХ

Пословичное правило советует жить миром с теми людьми, которые поселились домами рядом, бок-о-бок, двор-о-двор, стена-об-стену или межа-с-межой и зовутся в более частых случаях соседями (или вернее суседями, соседящими вместе) или шабрами (по испорченному старинному летописному от сябер, сябр). Применение похвального правила обеспечивается давними законами, нигде не записанными, но всеми обязательно соблюдаемыми. Чтобы быть и слыть добрым соседом, конечно, не следует нарушать границ чужой собственности: не захватывать своими строениями или огородными грядами соседской земли.

Это прежде и главнее всего. Затевая на своем участке новые постройки, всякий обязан помнить святое правило — не стеснять соседа ничем. Для этого каждый огораживается забором или плетнем; устанавливает грани и кладет на них клейма, которые служат и знаками собственности, и знаками происхождения. Не только нельзя зарыть вырытую им, для просушки земли, канаву, но и свою надо направить так, чтобы она не подмыла амбара, не затопляла соседского огорода. Опытный и совестливый человек не решится прорубить дверь не только из своей избы, но и из сарая во двор к шабру и не дерзает не только прогонять здесь свой скот на пастьбу или водопой, но и сам осмеливается проходить по чужим владениям, ради сокращения пути и иных уважительных причин, не иначе, как с разрешения. Он в праве требовать места для прохода только в таком случае, когда другого пути нет. Когда надобятся для общего пользования дороги, улицы и переулки, всякий обязан от своего участка отрезать требуемое количество земли и притом соблюдать, чтобы проездное или прогонное место не было тесно.