Крылатые слова
Шрифт:
НИ В ЧОХ, НИ В ЖОХ (НЕ ВЕРЬ)
1. ЧОХ.
«На чохе здравствуй!» — поздравляй, желая доброго здоровья тому человеку, который, невольным образом, напряженно чихнул: таков обычай, повсеместный в России. Он исчез лишь в больших городах и в среде интеллигентных обществ, где не только выговорено, но и применено к делу твердое убеждение, что «на всякой чих не наздравствуешься». Свято соблюдаемый в селах и деревнях обычай старины применим не только к людям, но и по отношению к животным, например, к лошадям, вызывая оригинальное исключение. Чихнувшему коню следует поздравствовать, но тотчас же и обругать, например, так: «будь здоров, черт бы тебя драл».
С глубокой древности чиханье считалось известного рода знаменьем. Полагается чихать во время и кстати. Чихание с полночи до полудня признается вредным. Точно также нехорошо чихать за столом. С полудня до полночи, напротив, чиханье — хороший знак. Особенно же много обещает оно, когда при совещании оба собеседника чихнут одновременно.
У нас этот непокинутый обычай успел уже подвергнуться насмешке, выразившейся непонятными приветами и ответами. Чихнувшему говорят: «салфет вашей милости!» — находчивый привычно отвечает на это: «красота вашей чести!» В прошлом веке, когда в язык ворвалось множество странных выражений, даже в среде высшего и фешенебельного
2. ЖОХ.
Жох — это в детской уличной игре положение бабки или казанка (части ноги животного под щеткою, так называемый путовой сустав) хребтиком кости вверх, противоположное к онке (бабка, подброшенная с руки кверху и упавшая на землю правым боком называется ницка, а левым — пл оцка). Этим способом подбрасывания костей гадают не только на очередь игры (конаются), но и на счастливую удачу и несчастный случай, как в чет и нечет, в орлянку и т. д. азартные игры. В последнем случае счастье говорит надвое: орел и решетка, или по другим условным выражениям к опье, когда монета ляжет личной стороной (тот выиграл и берет деньги с кону) и решето, когда ляжет никой, ничкой вверх (проиграл всю ставку). Эта любимая игра простого народа, обычная на всех базарах, полицейскими мерами мало-помалу вытеснена с площадей и заперта в темных закоулках и на задворьях. В старину, и притом в самую отдаленную, борьба с жохом и чохом велась духовными лицами с церковных кафедр и при помощи рукописных посланий и поучений. Суеверный обычай причислен был к кощунским и строго преследовался наравне с чернокнижьем верующих «в рожение месяца, и в наполнение (полнолуние) и в ветох (ущерб) и в преходня звезды, и во злые дни и часы». Известно одно из малых поучений второй половины XVI в., когда вера в звездозаконие и планеты особенно развилась на Руси одновременно с натиском латинских новизн в русскую жизнь, литературу и искусство, когда появились альманахи, планидники и другие гадательные книги астрологического содержания.
Поучение, обличающее более древнюю веру в жох и чох, сопоставляет ее с верою в недобрые встречи по пути, и во птичий грай («встречная и чеховая прелесть неверных язык»). Почиталась недоброю встреча со священником и дьяконом, и с нищими еще гораздо ранее, чем появились поучения и осталась таковою до наших живых времен. Встреча с духовными лицами почиталась несчастною с тех времен, когда языческая Русь, не всегда увещанием, а чаще насилием, обращалась в христианство и принудительно крестилась в воде и сгонялась в церкви. Несмотря на то, что, по словам поучений, во священной чин посвящались делатели непостыдные, правящие слово истины, неразумные люди гнушались встреч с таковыми, отворачивались и даже бранили «в то время многим поношением». Впрочем время, видимо, изменило это последнее суеверие, как и относительно нищих: встреча с монахом теперь полагается в числе счастливых, а с нищим и того более, может быть оттого, что первая случается реже, а последняя так часта и обычна, что притупляет внимание и ослабляет всякую опасливость. Также исчезло в народе и суеверное значение встреч со свиньей и конем лысым, т. е. имеющим долгое белое пятно в шерсти на лбу (круглое называется «звездочка»). Встречи со свиньей опасаются только продавцы раков, убежденные опытом в том, что запах свиной их убивает, т. е. они засыпают.
ПО СХОДНОЙ ЦЕНЕ
Г. Никольский накоротке и как бы мимоходом объясняет это изречение, производя его от сходней. «Сходни в лавке (говорит он), с которых запрашивающий втридорога торговец ворочал, и сбивавшего цену покупателя». Это остроумное объяснение было бы убедительно, если б при лавках действительно существовали неизбежные и обязательные сходни. Пока известны в торговых помещениях, где помногу раз в день сходятся в цене и расходятся: полки и прилавок — держать запасные и раскладывать на показ затребованные товары, да необходим еще разве навес, чтобы не выгорали от солнца крашеные материи. Впрочем из Москвы вышли на Русь самые мудреные выражения, начало и корень которых только и можно найти там. При очистке грязного и запущенного Китай-города, во время пребывания императрицы Елизаветы, у торговых рядов оказались скамьи, каменные приступки и другие постройки, загромождавшие пространство и препятствовавшие проезду. Их велено сломать, а погреба засыпать. Не на этих ли приступках при уходе покупателя, чтобы не упустить его, купец сказывал крайную цену. Она получила наименовавание сходной, не всегда такой, которая была для купца подходящей, а такой, чтб была покупателю по карману, не то чтобы и дешевая, а скорее безобидная: пришелся товар по вкусу и плата за него не дороже прошлогодней и за такую именно цену покупали знакомые люди. В настоящее время в Москве домовладельцы называют «сходом» доход от квартир, а торговцы, передающие насиженное торговое помещение другим, продолжают платить «за выход», т. е. выдают известного размера премию. У Даля, в словаре, ни этого слова, ни схода в указываемом значении нет, но есть объяснение столь употребительных на всех морских и речных пристанях «сходней» — подвижных мостков, сколоченных из досок с перилами и набитыми брусками.
ГЛУПАЯ БАБА И ПЕСТУ МОЛИТСЯ
Пословица народилась от побасенки, как одна старуха вздумала помолиться Богу в церкви. На селе она с роду не бывала и, встретив на пути мельницу, приняла ее за храм Божий: к тому же и на мельницах она с роду не бывала. Знавала только попов, которые наезжали, по указным праздникам, «со славою». Приводилось и ей давать им «отсыпного»: мукой, крупой, пшеном; откупалась и печеным хлебом, свежими яйцами, и т. п. Спрашивает она бородатого старика, всего выпачканного мукой: «Не вы ли попы будете»? — Мы. — «А где у вас тут Богу помолиться»? Он ей указал на толчею: — Вот тут! А в ней, по обычаю, ходят на рычагах деревянные бойцы-песты, да постукивают, и все себе толкут, не уставая и не останавливаясь, по указанному издревле закону: «пест знай свою ступу». Глупая баба и помолилась песту: больно уж он сильно ворочает и словно бы и сам шепчет какую-то молитву, подсказывает и облегчает.
Такой же путь для розысков объяснения темных пословиц в народных сказках, притчах, рассказах и побасенках указывают и прочие родственные нам племена. Между прочим мне привелось встретиться в Белоруссии с очень распространенною пословицею, очень непонятной с первого раза, но нашедшею полное и ясное объяснение в сказке. Говорят: «пускай тот середит, кто вверх или на небо глядит». Оказывается,
НЕ В О ВРЕМЯ ГОСТЬ
Извековный прадедовский закон велит всякого пришедшего в дом, хотя бы и незванным, посадить и зачесть дорогим гостем, а если найдутся в доме запасы, то и угостить. Запасливость впрочем це обязательна; требуется лишь радушие, ласковое слово, добрая беседа: «не будь гостю запаслив, — будь ему рад». Конечно, приятно, если пожаловал добрый человек в то время, когда в доме скопились запасы, и обидно и досадно, если он посетит в то безвременье, когда скопленное и храненое все до остатка истреблено. А то недоброе, с сердцов выговоренное изречение, что не во время (пришедший) или незванный гость хуже татарина, явно народилось в живой речи в те времена, когда Русь находилась под татарскою властью. Покорители не щадили побежденных и еще Плано-Карпини, посещавший татарские улусы в XVI веке, заметил в этом народе непомерную гордость, ярко высказывавшуюся презрением ко всем другим народам, страшную жадность, скупость и свирепость убить человека им ничего не стоит. Всякий татарин, если ему случится приехать в подчиненную страну, ведет себя в ней, как господин: требует всего, чего только захочет. Наши летописи полны рассказов о притеснениях татарских баскаков и о жадности ханских придворных. Вообще насилие у них преобладало над обманом даже в торговле. При встрече и столкновении с такими степными нравами Монголии, какие сохранились в татарах до конца их исторического поприща, русские люди невольно, с грозным принуждением, привыкли всякого татарина, пришедшего в дом, считать властным гостем, всегда незванным и всегда не вовремя. Извратилось понятие о госте и самое хлебосольство утратило добрые черты, когда с появлением татар во многом изменились самые условия жизни и произошло огрубение нравов. Дикому произволу и неудержимой разнузданности этих новых хозяев Русской земли некоторыми нашими историками (как К. Н. Бестужев-Рюмин) приписывается небывалое явление в бытовом строе народной жизни — затворничество женщин, и у достаточных классов постройка теремов. В условия, на которых татары принимали в подданство какой-нибудь народ (по завещанию Чингиз-хана) входило между прочим — брать десятого отрока или девицу, отвозить их в свои кочевья и держать в рабстве. На этом же сильном праве, конечно, основались и злоупотребления. Вот почему зажиточные люди стали запирать жен и дочерей, будучи вынуждены обычаями самих татар, считавших все на Руси своим, увозить чужих жен и похищать девиц. С извращением и порчею нравов, об руку с ними, естественным образом охладели мягкие отношения к гостю и резко изменились самые представления об нем. Стали говорить: «Гость на двор и беда на двор; гости навалили, хозяина с ног сбили; и гости не знали, как хозяина связали; краюшка не велика, а гостя черт принесет — и последнюю унесет», и т. д. почти все в этом смысле.
В ЧУЖОМ ПИРУ ПОХМЕЛЬЕ
С первых князей русских идет слава о пирах и наклонности весело проводить время, пить и пировать. С княжеских съездов для замиренья после споров и распрей за удел, со свадебных пиршеств доносится до нас веселый отклик старины, как живой и вчерашний, со вспыльчивыми на ссоры и перебранки и с полною готовностью идти в драку, драть бороды и ломать ребра. В своем месте об этом было говорено с достаточною подробностью; на этот раз останавливаемся здесь собственно в виду такого старинного обычая. Гости, приглашенные на пир (именно на пир, а не на обед, после которого обычно и начинались пиршества) обязаны были платить за честь быть приглашенными. Самому хозяину угощение, при дешевизне съестных припасов, было недорого, а у воевод и это было приносным или даровым. Они-то в особенности и отличались подобным гостеприимством (действовавшим напр. для московского купечества до дней гр. Закревскаго). «Если немецкий купец приглашается на такой пир (пишет С. М. Соловьев), то знает, как дорого обойдется ему эта честь». Это «похмелье» в переносном смысле значения тягостного состояния духа, как болезненного явления после чрезмерного злоупотребления крепкими напитками, усугублялось, кроме траты здоровья и сил, еще и материальными лишениями. Заздравные чаши, как и до сих пор на крестьянских свадьбах, и на крестинах чарки, требуют денежного вклада на румяна молодой, на зубок новорожденному и т. под., а на это и почтенная старина была изобретательна: «Первую пить — здраву быть, вторую пить — себя веселить», и т. д. По пословице «не всякому Савелью веселое похмелье; ваши пьют, а у наших с похмелья головы болят». Да так и в песне поется: «что не жалко мне битого-грабленного, только жальче мне доброго молодца похмельненькаго»!
ВЗЯТКИ ГЛАДКИ
От воевод и подьячих невольно навязывается этот прямо, и легкий переход к недоброму обычаю, с которым ведется борьба еще со времен Судебника Ивана Грозного, когда современная взятка называлась еще «посулом», по старинному смыслу этого слова, а не по нынешнему,[48] - словом, когда взятки еще не были гладки, т. е. можно было их брать. Для просителя они были посулом, для приемлющего — взяткой, за которою еще царь Борис сек дьяков и возил по городу с повешенным на шею незаконным приносом: деньгами в мешке, мехом, соленой рыбой, с чем виноватый попадется. Другой иностранец видал, как, во избежание подозрений, подвешивали взятки к иконам, а деньги всовывали в руки вместе с красным яйцом при христосованьи. Обязательно сложилась на Руси поговорка, что «на Москве дела даром не делают». А сюда шло все, что подойдет и, конечно, чем сами богатее. Монастыри несли и везли пироги, цельные рыбины, ведра рыжиков, маканые сальные свечи и даже резные гребни («да с молодым подьячим да с дьячим племянником в погребе выпоено церковного вина на семь алтын»). Устоялся обычай издавна и стоял на своем основании крепко именно потому, что всякий служащий продолжал смотреть на свое дело, как на кормление. Выработался даже способ давать взятки: придя к дьяку в хоромы, не входя (наказывал взяточник-стольник своему слуге), прежде разведай: веселый дьяк, и тогда войди, побей челом крепко и грамотку отдай. Примет дьяк грамотку прилежно, то дай ему три рубля, да обещай еще. А кур, пива и ветчины самому дьяку не отдавай, а стряпухе». «А к Кириле Семенычу не ходи: тот проклятый все себе в лапы забрал. От моего имени Степки не проси (а сходи к нему): я его, подлого вора, чествовать не хочу. Понеси ему три алтына денег, рыбы сушеной да вина, а Степка — жадущая рожа и пьяная». Лучшей характеристики старинным взяточникам придумать нельзя. И затем зачастую писали все: «и чем мочно, хотя займи, а подъячего почти», а остаются и поныне взятки гладкими у тех, кому дать нечего и для тех, кто не дает ничего.