Крылья беркута

Пистоленко Владимир Иванович

— Играешь? — шепотом спросил он.

— Нет. Дрова рублю, — не сразу ответил Семен Маликов.

Василий добродушно ухмыльнулся.

— Веселый ты человек, Сень.

— Ужасно, — отозвался Семен и, ощерив зубы, изобразил на своем лице улыбку, какой можно было пугать детей.

— А я, брат, ухожу. Прощай, друг, — погрустневшим голосом сказал Василий.

— Куда уходишь? — удивился Семен.

— Так что в Соляной городок.

Ответ Василия совсем озадачил Семена.

— В Соляной? Там же белые! Контрразведка ихняя! Может, к ним потянуло?

— А на кой они

мне нужны? — недовольно сморщившись, сказал Василий. — Урождением я оттудова.

— А-а, ну тогда все понятно-о! — насмешливо протянул Семен. — Контрики будут там расстреливать нашего брата, а ты станешь им на руки воду сливать.

— Да ты, Сень, чего несешь?! — опешил Василий. — И скажет же человек!.. Слушать неудобно.

— А что? Очень даже просто! Заставить могут? Свободно! Глядишь, и тебе зуботычину отвалят.

Посерьезнев, Семен с упреком сказал:

— Не сидится здесь? Да?

— И без меня тут голод, — Василий помрачнел. — Мрут люди, да и только. А мне обитаться тут совсем никакого резону нет. Там, может, еще и в работники наймусь... А тут чего? Задарма и то никому не набьешься.

— Тянет батрачить? — с издевкой спросил Семен.

— Тянет или же не тянет, исть-пить надо. — Василий вместе со стулом пододвинулся к Семену и таинственно сообщил: — Иван Никитич Стрюков письмишко мне написал, хорошее. Хочешь почитать? На, читай, — не дав Семену ответить, Василий торопливо вытащил из кармана неопределенного цвета тряпицу, когда-то служившую носовым платком, достал из нее вчетверо сложенный лист бумаги. — Во, почитай-ко! Только давай в голос.

Семен нехотя, главным образом из-за того, чтоб не обидеть Василия, взял лист, не спеша развернул и стал читать. То, что было написано там, называлось аттестацией. Стрюков усиленно расхваливал Василия за его тихий и скромный нрав, за трудолюбие, честность и уважительность. Он заверял будущего хозяина, что, если тот возьмет Василия к себе в работники, раскаиваться не станет. Семен пробежал глазами бумажку еще раз.

— Ну, чего скажешь? — с гордостью спросил Василий.

— Ничего бумажка. Хвалит Стрюков. По его мнению выходит, будто весь ты из чистого золота или даже вообще драгоценный.

— А я тебе о чем? — довольно улыбаясь, сказал Василий.

Семен зажал бумагу меж двух пальцев и, слегка помахивая ею, заговорил:

— Знаешь, чего я посоветую? По-дружески. Кинь эту бумажку в нужник и оставайся у нас.

— Да ты что?..

На лице Василия появился испуг, будто его драгоценной бумажке грозила страшная опасность. Он решительно выхватил листок у Семена.

— Верное слово говорю, — продолжал Семен, — оставайся у нас, доконаем разных стрюковых и всякую другую беляцкую сволочь и тогда, знаешь, как станем жить? И во сне никому не снилось!

— Погоди, Сень, — взмолился Василий. — Ты про Стрюкова всякие слова... А я тебе другое скажу: ну что Стрюков? Он мне ничего плохого, окромя хорошего. Вот так я тебе скажу!

— Сапогами он наделил?

— Сапоги тут ни при чем, — немного смутился Василий. — Сапоги — что? Ничего.

— Ты все ж сознайся, он?

— Ну, он. Ничего в том плохого.

— Эх, ты, Вася-Василек, —

вздохнув, с сожалением сказал Семен. — Ну, до чего же ты темный! Лес дубовый, кол еловый. В башке никакого просветления. Толкуешь человеку, а ему вроде бы и дела нет. Ты хоть то пойми, что на земле революция, Советская власть шуровать начинает, а ты все под каблук буржуякам лезешь.

— Как я тебя ничем не обидел, ты и не злись на меня, Семен, не злись, — сказал Василий, неясно сознавая, что он все-таки в чем-то повинен и Семен налетает неспроста.

А Семен от этих слов распалился еще больше.

— Так за тебя же, слышь ты, обидно! — зло зашептал он, размахивая перед лицом Василия своей грубой рукой с бугорками окаменевших мозолей на ладони. — Хочется, чтоб человеком стал.

— По-твоему, что ж, выходит, я обезьяна? Или как? — спросил Василий.

— Хуже обезьяны! — сердито бросил Семен. — Кто есть такая обезьяна? Животная! Понятно? Думать она может? Извините, зверь! А в обиду себя не даст, зубами огрызается. И опять же — когти у нее... А ты? Слюни распустил. Ей-же-ей, отвратно глядеть на тебя. Ты, может, думаешь, что какая-нибудь девка тебя такого полюбит? Повесится от одной твоей противности. Тьфу!

Яростный наскок Маликова не произвел на Василия того впечатления, на которое рассчитывал Семен, напротив, вызвал в нем дух несогласия и противления.

— Ну и пускай будет все по-твоему, плакать от того не станем. А воевать меня все равно не усватаешь. Ни за красных твоих, ни за белых. Пускай тот воюет, кому жить надоело.

— А я и не собирался никого усватывать, особливо тебя! Ну какая мне в том нужда? Иди в свой Соляной городок, шут с тобой! Гни спину, если без того жить не можешь. Набивай буржуям карманы. А с тебя и таких вот драных штанов хватит.

Семен отвернулся от Василия и снова заиграл на гармошке.

Но Василий не уходил. Он придвинул стул вплотную к Семену и, положив руки на колени, с завистью и восторгом следил за его пальцами, ловко бегавшими по клавишам. Наконец он не выдержал и, восторженно щелкнув языком, сказал:

— Гляжу я на тебя, Семен, удачливый ты. Право слово!

— Спасибочко! Низко кланяюсь! Чем это я такой удачливый? — буркнул Семен, не приостанавливая игры.

— Да всем! — все так же восторженно проговорил Василий. — Взять хотя бы эту самую гармошку! и не глядишь на нее, глазами куда-то в сторону пялишься, пальцы вроде бы сослепу тычутся туды-сюды, а гармонь ладно играет. Слова плохого не скажешь. Этак-то не каждый сможет. Верно!

— Я, брат, к музыке привязанность имею, — немного смягчившись, сказал Семен. — Ты, может, думаешь — гармонь пустое дело? Трень-брень, и все? Ошибаешься. Она, скажу тебе, душу требует. А без души и не суйся.

— К тому сказать, везет тебе, за что ни возьмись. Ей-богу! — постучав рукой в грудь, побожился Василий.

— Ты наскажешь.

— Так я чистую правду. Опять же и насчет Надьки...

— А что с ней? — взглянув на Василия, спросил Семен.

— Должно, поженитесь? — стараясь заглянуть Семену в глаза, сказал Василий, скорее утверждая, нежели пытаясь узнать истину.