Крылья и ножницы
Шрифт:
Начинается новый день переломами строго вдоль,
А настырная тошнота пилит ребра наискосок.
Где вчера был покойный сруб и звенел перебитый цеп,
Растянулась тугая нить для лежащих в своём ряду.
Новый день зачерствел, как труп, словно брошенный в угол хлеб.
Не отрезать, ни отломить –
А в земле мы всегда одни, даже если считать с конца:
Отправляют на молотьбу души через земную гладь.
Злое лето сорило дни с расторопностью мертвеца,
Что лениво лежит, в гробу, и зазнавшись, не хочет встать.
Злое лето пошло турой, понеслось по дороге вскачь,
И до слез хохотал Господь, а потом начала Лилит,
Ведь кружился мушиный рой, заглушая последний плач,
Где дымилась больная плоть на столах из могильных плит.
С элегантностью топора, с эшафотами грязных риг,
По могилам тянулся плуг через серую рябь помех.
Злое лето пришло вчера и посеяло в души крик,
Вколотило под ребра стук, затянуло на горле смех.
Отыскало по всем шкафам, напоило из серых луж,
Где у гроба стоит кровать и раскрошены два ломтя.
Распороло по старым швам и набило вовнутрь плюш,
Улыбается, точно мать, перед тем, как топить дитя.
Но в груди прорастет ковыль, безымянную смерть поправ,
Разливая вино и мёд по пути в вековой Пергам.
Злое лето вздымает пыль в чешуе пересохших трав,
И хрипит костенелый свод в такт его золотым шагам.
И раскрошится, как слюда, в пасти лета седая кость.
Скорлупа затрещит внутри, выпуская червивый ком.
Мне бы только войти туда, но мешает забитый гвоздь –
Я вешу на входной двери, приколоченный молотком.
Трансфер
Затянув
Смотрит вниз, в ледяную гладь, в бесноватый и злой февраль.
От сугробов ржаной муки и до лета одна верста:
А потом все начнется вспять. Замыкает круги мистраль.
Кай с улыбкой глядит туда, где миры пожирает лёд:
Перекрёстки, дороги, парк, магазины, аптеки, дом,
И стеклянную гладь пруда, и высокий церковный свод,
Доконал ледяной инфаркт. Все и всюду покрыто льдом.
Кай глядит в пустоту утра над землёй вековых потерь.
Распускается эдельвейс, где недавно свистела плеть.
Королева ушла вчера, не закрыв за собою дверь –
Так спешила на поздний рейс, что забыла, куда лететь.
Самолёт поломал шасси над полями согнутых шей,
Догорел над когтями чащ, и упал на энергоблок.
Герда съехала на такси, прихватив чемодан вещей,
Две кредитки, холсты и плащ, пару сумок, мечты и "Глок".
И слова из прозрачных льдин жизнерадостны, как некроз.
Хороводы унылых лиц выплывают из стылой тьмы.
Кай не верит, что он один. Кай считает, что невсерьёз.
Кай считает замёрзших птиц в психотропном бреду зимы.
Вот, заря полетела вскачь, топором прорубив окно,
Тишина замедляет бег, разбивается о фасад.
В психбольнице был добрый врач, он всегда улыбался, но
Из палаты не виден снег – Кай не хочет идти назад.
Белый город оставил след, протянулся, как рваный кнут,
Где зима создала коллаж и застыла, с лицом вдовы.
Кай прожил три десятка лет, но не понял, что сказки лгут.
Конец ознакомительного фрагмента.