Крылья крепнут в бою
Шрифт:
Выслушав техника, я сел на ящики с пулеметными лентами - это был тот самый боекомплект, который готовили наши жены.
В ранних сумерках приземлились дежурные истребители. Догнать "юнкерса" им не удалось, он ушел на финскую территорию.
Так просидел я до наступления полной темноты, потом пошел в палатку, лег не раздеваясь на матрац, лежавший поверх душистых березовых веток. Я испытывал беспредельное недовольство собой. С четырех часов утра и до восьми вечера дежурил в истребителе, вылетал перехватывать противника, оказавшегося на поверку нашими же самолетами. А когда прямо на аэродром прилетел "юнкерс",
Да, неудачно прошел первый день войны. Какими-то будут второй, третий?.. А может быть, и сотый? Тогда никто не мог предполагать, что впереди без малого полторы тысячи боевых дней, боль потерь, пьянящая радость побед.
Тогда я еще не знал о событиях в районе Таллина и о том, что 25 июня летчик 13-го полка Алексей Антоненко собьет первый фашистский самолет. Это будет первой победой в Балтийском небе. Но рассказать об этом придется позже со слов друзей-очевидцев, потому что в бою я не участвовал. К тому же последовательность событий приходится несколько смещать, иной раз возвращаться к прошлому...
ТРИЖДЫ ТРИНАДЦАТОЕ
Давно существуют поверья и разные приметы на дни, числа, явления природы. И случается, что суеверия эти вроде бы подтверждаются реальными событиями. А вернее, человек, внушив себе что-то, неосознанно ищет совпадений. В самом деле, издавна считается, что понедельник - день тяжелый, а отчего - неизвестно. Тринадцатое число - чертова дюжина... И тому подобное.
Вырос я в деревне, в большой трудовой семье. С детства не был трусливым, ходил один в лес за ягодами, по грибы, умышленно захаживал в соседние деревни, где не раз меня, чужака, лупцевали мальчишки. Суевериям я не был подвержен, хотя в юности, да и на воинской службе, не раз случались различные неприятности, и приходились они, как нарочно, на тринадцатое число.
13 июля 1941 года рано утром я распростился с боевым другом капитаном Полтараком. Он был назначен командиром отдельного отряда в Петергоф. Как только У-2 скрылся за лесом, мы по приказу нового командира отряда заняли места в кабинах самолетов. Ждать долго не пришлось. Часов в восемь по сигналу красной ракеты мы пошли на взлет. Но только начали разбег, как на аэродром посыпались бомбы. Фашистские "юнкерсы"!
Две девятки, они впервые бомбили наш аэродром, и все же мы взлетели и не позволили противнику после сброса бомб встать в круг и методически расстрелять все обнаруженное на земле.
Правда, нам не удалось собраться отрядом, мы атаковали немцев парами или звеньями. Я летел на своем N 13.
Мой ведомый лейтенант Дмитрий Князев держался близко ко мне. Навстречу чуть выше и левее шли четыре Ю-88. Я решил атаковать их с наиболее уязвимой стороны - в лоб, и был немало удивлен тем, что вражеские пилоты не боятся лобовой атаки и сами доворачивают навстречу.
Держа в прицеле ведущего, я шел на сближение, чтоб бить наверняка. Но противник опередил меня, начал стрелять с большей дистанции. Темная дымовая трасса прошла рядом. И вдруг пламя взметнулось у меня перед лицом: снаряды попали в мотор. Я машинально двинул ручку управления вперед. Самолеты противника мелькнули выше меня. На одном было двухкилевое хвостовое оперение. Я поежился, поняв, что ошибся: это
Дорого обошлась мне ошибка.
Мотор моего И-16 заклинило, винт прекратил вращение. Счастье еще, что аэродром был справа под крылом.
Все мое внимание было поглощено посадкой, но "мессершмитт" не отстал. Гитлеровец видел, что я иду на вынужденную, и решил меня добить - это никакого груда ему не составляло. Нужно было левым разворотом вновь выйти мне навстречу и дать прицельную очередь.
Князев своевременно заметил намерение врага и мое крайне тяжелое положение. Он прекратил свою атаку и атаковал наседавшего на меня Ме-110. Увидев, что я уже на аэродроме, Князев погнался добивать "мессера", который на одном моторе заметно отставал от основной группы.
Посадку я произвел на самом краю летного поля, едва перетянув через жилой городок. Весь облитый маслом, я вылез из кабины и, не снимая парашюта, подошел к мотору. Как я не сгорел в воздухе, трудно понять. Три нижних цилиндра и передняя крышка мотора были полностью разбиты. Видимо, в мотор попало несколько снарядов.
Князев в районе Нарвы догнал и добил Ме-110. Пронесся над аэродромом, произвел посадку, лихо подрулил к моему самолету и громко спросил: "Ну что, Василий, не ранен?" Я мотнул головой и сказал только: "Нет".
В каждом боевом вылете летчик накапливает опыт, но вот когда допущенные ошибки едва не стали в жизни последними, они остаются в памяти надолго, если не навсегда.
Когда самолет мой восстановили, ко мне подошел техник Богданов и шепнул: "Товарищ командир, давайте перепишем номер самолета на четырнадцатый". Поняв его предложение, я ответил: "Не надо, смеяться будут над нами. Суеверие же это... Подбили меня правильно - это моя ошибка. Спасибо Князеву, что не дал добить".
Богданов помолчал и сказал:
– Долг платежом красен... Ты же его спас недавно от верной гибели...
...Его слова воскресили в памяти многие вылеты навстречу фашистским бомбардировщикам, прорывающимся к Ленинграду, на штурмовку к Лужскому оборонительному рубежу, где бомбами и реактивными снарядами мы ежедневно уничтожали десятки автомобилей, броневиков и танков врага. Совершали мы и полеты на разведку в тыл врага, вели бои с "мессершмиттами" и "хейнкелями".
11 июля, за два дня до моей роковой ошибки, парой с Дмитрием Князевым полетели мы на разведку фашистских войск, продвигающихся от Пскова на Струги Красные. Зная, что главную опасность представляют "мессеры", я принял решение весь полет выполнить на малой высоте.
С самого начала по нам вели огонь зенитные пулеметы и малокалиберные пушки "эрликоны", установленные на машинах, движущихся в боевых порядках фашистских войск.
В конце концов зенитчикам удалось подбить самолет Князева. Было повреждено управление, лететь Дмитрий мог только по прямой и только на пониженной скорости (при большей скорости самолет валило на крыло). Я пропустил Князева вперед, отстав на необходимую дистанцию. Нетрудно понять, что испытали мы, увидев выше себя четыре "мессершмитта".