Крылья Севастополя
Шрифт:
– Двадцать влево! [108]
Яковлев аккуратно, не спеша подворачивает самолет.
– Высота четыреста, - сообщает он.
– Так держать!
Справа проплывает квадратик деревни. До сбрасывания бомб осталось 30 секунд. Начинаю отсчет: «Ноль - раз, ноль - два, ноль - три», а сам внимательно слежу за целью, чтобы она «не сползла» вправо или влево. Нет, «батя» курс держит надежно! «Двадцать девять, тридцать!» - я нажимаю на кнопку, и бомбы одна за другой, с интервалом в одну секунду, отделяются от самолета и скрываются во мраке ночи.
– Отворот!
– бросаю Яковлеву.
Самолет падает в крутой разворот, а я склоняюсь за борт, слежу за
В эту ночь мы четыре раза ходили на удар по своей цели. От усталости гудела голова. Мы и всю прошлую ночь летали, затем день пережили такой, что не до отдыха было, вот и эта ночь оказалась не из легких. Конечно, нам, молодым, было легче, чем Яковлеву. Как-никак возраст, да и напряжение у пилота в ночном полете несравненно большее, чем у штурмана, не говоря уж о стрелке-радисте.
Мы уже привыкли к тому, что, как только катер брал самолет после приводнения на буксир, «батя» откидывал голову назад, закрывал глаза и, как говорили мы, отключался. Самолет буксировали к берегу и, если позволяла погода, не вытаскивали на площадку: оружейники прямо в воде подвешивали 50- и 100-килограммовые бомбы, на плаву же дозаправляли машину горючим. В течение этих 20-30 минут «батя» сидел в кабине неподвижно: не то дремал, не то просто отдыхал. И только, когда техники завершали работу и командовали катеру: «Пошел!», что означало буксируй самолет на взлетную полосу, Константин Михайлович встряхивался и приступал к своим обязанностям пилота.
Когда бухта была неспокойна или же требовалось подвесить 250-килограммовые бомбы, что на плаву сделать весьма трудно, самолет вытаскивали на бетонированную [109] площадку. На это уходило гораздо больше времени, и в такие минуты Яковлев вылезал из кабины, подходил к капониру, садился на землю и, откинувшись к каменной стенке, замирал. До той минуты, пока мы не позовем его: «Товарищ капитан!»
Поначалу такое поведение Яковлева казалось мне слабостью. Нет, я не осуждал его, но как-то неловко было за командира - не выдерживает боевого напряжения, расслабляется между полетами. Но в эту короткую майскую ночь мне пришлось изменить свое мнение.
Три боевых полета мы сделали без выхода на берег: оружейники прямо в воде подвешивали «сотки», и - снова на взлет. При втором подходе к цели немцы открыли заградительный огонь из зенитных автоматов и пулеметов, но прожектор почему-то не включили, и мы отбомбились удачно. Но в третьем полете пришлось туго. Мы сменили направление захода на цель, надеясь сбить с толку противника, набрали высоту побольше, чтобы подойти со снижением на большей скорости и с меньшим шумом, но хитрость не удалась: еще на подходе самолет был обнаружен, луч прожектора зашарил по небу, множество трасс потянулось вверх. И в тот момент, когда я нажал на кнопку и бомбы ринулись вниз, луч прожектора впился в наш самолет. «Отворот!» - крикнул я. «Батя» бросил МБР-2 вправо, потом влево, но вырваться из лап прожектора не удавалось. Теперь все автоматы и пулеметы строчили по нашему самолету. Леня Котелевский открыл огонь по прожектору, пытаясь его погасить, но луч упорно держал нас. С крутым снижением, галсируя, мы уходили в сторону моря. Наконец самолет провалился в черноту
После посадки подрулили прямо к спусковой площадке; водолазы быстро закрепили шасси, вытянули самолет на бетонированную площадку, Константин Михайлович неторопливо выбрался из кабины, стянул шлем с головы и направился к капониру. Присел у каменной стенки, вытянул ноги. Потом поднял голову, поманил пальцем меня.
– Посиди, Володя, рядом, передохни малость.
Я присел, искоса глянул на Яковлева: тот, закрыв глаза, кажется, дремал. Я не стал его беспокоить. Прислонился к холодному камню и… куда-то вдруг провалился. [110]
С самого детства я сплю очень чутко, просыпаюсь от каждого шороха. Помню, мама вставала на работу в колхозе еще до рассвета, старалась не шуметь, чтобы не разбудить нас, четверых детей, лежащих покатом на одной деревянной кровати, а я вроде и сплю, но сквозь сон все слышу. Бывало, стоило ей сказать: «Сынок, пора!» - и я уже на ногах. «Ты у меня чуткий, как воробышек», - ласково говорила мама.
Удивительно, но тут, на аэродроме, мне не мешали ни рев моторов, ни громкие голоса людей, ни гудение машин, подвозящих горючее и бомбы. Сколько длилось это забытье, не знаю. Когда Леня Котелевский подошел ко мне и начал трясти за плечо, говоря: «Штурман, пора!», я вначале никак не мог сообразить, где нахожусь. Открыл глаза, почувствовал щекой шершавый камень и быстро вскочил на ноги. Стыдно стало: заснул!
Константин Михайлович с мягкой улыбкой смотрел на меня:
– Пять минут сна на войне - великое дело.
Действительно, усталость - как рукой сняло! Я не раз слышал, что солдаты иногда спят на ходу, и считал это выдумкой. После этого же случая поверил: так вполне может быть. И правда, пять минут сна на войне - великое дело!
С бухты уже веяло предутренней прохладой. Надо торопиться, чтобы рассвет не застал в воздухе, не то нарвемся на вражеские истребители.
Бомбили уже в предрассветной мгле. Полет прошел без особых приключений.
…5 мая вдруг во весь голос заговорила наша артиллерия, началась усиленная артподготовка. Она вселила в нас еще большую уверенность в том, что вот-вот начнется наступление с Керченского полуострова. Эту уверенность укрепило и сообщение Вани Ковальчука: они с Меевым ночью вылетали на Кавказ, доставляя срочный пакет командующему Северо-Кавказским фронтом. Что там, в пакете, Ковальчук, разумеется, не знал, но предупреждение они получили строгое: при опасности пакет уничтожить! Уничтожать не пришлось, доставили благополучно и вернулись в Севастополь. Так вот, на Большой земле ему говорили: на Керченском полуострове сосредоточено вдвое больше наших войск, чем у противника, и скоро они скажут свое слово. Именно поэтому мы полагали, что артподготовка в Севастополе - это сигнал к действию.
Возможно, так оно и было. Только дело обернулось для [111] нас трагедией. Пока наши войска создавали «кулак», чтобы ударить по правому флангу противника, фашисты этот участок рискованно оголили, основные свои силы бросили на левый фланг и 8 мая неожиданно ударили по нашему участку, примыкавшему к Азовскому морю. Это был авантюрный план - прорываться к Керчи, оставляя у себя в тылу мощную ударную силу советских войск, - и рассчитан он был на то, что наши войска не останутся в окружении, а начнут отступление к Керчи.