Крылья ужаса
Шрифт:
«Девочка еще не может все осознать, — подумала Люда. — Но подтекст, подтекст. Я чувствую, это мой подтекст, мои прежние бездонные фобии за себя в детстве… Когда нет Бога и вообще ничего нет, а есть только ты — одна как единый космос — и ты должна быть раздавлена. Фобии плоти и «атеистических» парадоксов в детстве и ранней юности».
Потом Люде стало казаться: она преувеличивает, у Иры не может быть такой подтекст, потому что это слишком сложно для нее, и, наконец, не может быть такого поразительного сходства. Тем более во многом другом девочка отталкивала Люду
«Какая это не-я», — говорила тогда самой себе Люда.
Но внезапно тождество опять всплывало и самым странным образом.
Однажды Люда увидела, как Ира спала — одна на траве. Она замерла в трех шагах, глядя на нее. Ира спала как все равно молилась своей плоти (своей родной, дрожащей плоти), точнее бытию плоти, и формой молитвы было ее дыхание — прерывистое, глубокое, страшное, идущее в глубь живота… (с бездонным оргазмом где-то внутри.).
Все это вместе и отвращало и влекло Люду к ней: патологически влекло, точно она видела в ней свое второе «я» или «темную» сторону своего «я». «Но почему «темную», — возмущалась в уме Люда, — просто… таинственную сторону… Боже, как она дрожит за свое бытие. (Ее смерть будет как мучительный прерыв оргазма). Да-да, есть что-то общее у меня с ней, до сумасшествия, но в то же время и какое-то резкое различие, до отвращения к ней. А в чем, в чем дело на самом глубинном уровне — не пойму. Иногда мне хочется сжать ее и зацеловать, иногда — проклясть… Брр!».
И еще — один ее знакомый (словно день превратился в сон) сказал ей: «Да, да вы очень, очень похожи…»
Ира стала даже сниться ей, словно девочка, как змея, вползала внутрь ее собственного бытия, слилась с ним, и обе они — Ира и Люда — выли вместе в ночи: от страха и блаженства быть, покрываясь смертным потом, словно приближался к ним — в ночи — грозный призрак, готовый остановить их сердца.
Люда и сама — в полусне, в полубреду — хотела бы съесть собственное сердце — от наслаждения жизнью и чтобы чувствовать в своем нежном рту его блаженный стук. «Кругленький ты, как земной шар», — стонала она во тьме, прижимая руки к груди, где билось оно.
Ируня пугала ее еще и некоторым сходством — духовным, конечно — с тем мальчиком, в которого она была влюблена в детстве и который исчез. Тот-то вообще сошел с ума, надломился от чувства самобытия — и потому навеки пропал.
«Где мальчик-то, где мальчик?» — бредила Люда порой во сне. Тьма ночная тогда наступала на нее, и видения в мозгу путались с мистически-тревожным биением собственного сердца. Плоть превращалась в дрожащую воду, в которую смотрели звериные призраки. И только возвращение из сна к дневному блистательному Я — спасало ее от привидений.
Днем, конечно, Люда могла полностью контролировать себя, и собственный Свет сверху над головой (как у браминов — улыбалась она самой себе) умерял метания плоти и ночного «я», и она ужасалась Ириной извращенности и грубости.
— Она уже сложилась, она будет такой и взрослой, — думала Люда. — Что-то в ней есть такое глубокое
IX
Утро встретило проснувшихся Люду и Галю вездесущим солнцем: его лучи уже вовсю согревали комнатку. Крик радости слышался с улицы. К тому же было воскресенье. Во дворе уже что-то происходило: толстый человек катался по траве, возле сарая, пытаясь уловить свое бытие.
Люда с Галей убежали сразу к озерку: искупаться по-раннему. И были, проходя мимо одного дома, поражены, как отдыхали, лежа на раскладушках в саду, две женщины. Отдыхали неподвижно, таинственно, уйдя в себя, и словно где-то внутри ужасаясь своему бытию. И в то же время объятые сознанием какого-то бесконечного и жуткого владения — владения своим бытием.
На озерке было нелюдно, по-деревенски тихо и тепло. Две девушки нежились на песке, замерев. Еще кто-то был в воде…
— Как бы не погибнуть, — мелькнуло вдруг в голове у Люды, — в воде-то этой…
Тут же подул легкий ветерок…
А возвращаясь после купания домой, они увидели во дворе Иру. Разнузданной походкой, веселая и довольная девочка ковыляла прямо к подругам. В руке ее был мяч: видно только что играла с девочками и ребятами в волейбол.
— Давайте поиграем, — сказала она.
— Играй с детьми, ишь ты, — промолвила Галя.
— Ну, я поиграю с ней немножко, — ответила Люда. — Отдохну чуть-чуть.
Это было как-то уютно и забавно — играть вдвоем во дворе в простой волейбол без сетки: ребенок тринадцати лет и взрослая женщина. Но Ирины глаза были недетские, и кроме того Люда чувствовала, что Иру мучает, влечет желание. Вернее, не мучает, а полностью совпадает с ее детской волей. Оттого и глаза у нее были такие устремленные.
Наконец, когда играть кончили, Ира тут же подошла к Люде.
— Какая ты толстенькая, Ира, — проговорила Люда, — вредно там<к> много есть.
— Почему ты не со мной? — прямо спросила Ира.
— Ты опять за свое?
— Почему ты не хочешь со мной быть?
— Ты понимаешь, что говоришь?!
— Эх, скорей бы мне стать взрослой и жить по-своему. Никак не дождусь.
Человек, который катался по земле, пытаясь уловить свое бытие, теперь уже сидел на траве и с умилением глядел в одну точку. В то же время было такое впечатление, что он потерял что-то, и вид его был взъерошенный и лихой.
— Ира, скажи, почему ты оплевала крест?
— Я тебя заметила давно, — спокойно ответила Ира, не обращая внимания на ее слова. — Какое у тебя нежное тело, не у всех такое бывает. Почему так? Отчего у тебя такое?
— Что ты мелешь? У всех женщин такое.
— Нет, у тебя особенное, — сурово сказала Ира и вдруг погрозила ей пальцем.
— Ира, покажи-ка мне свои ладошки, обе.
Ира пристально, как-то не по-детски, взглянула на нее.
— Гадать? Не хочу.
— Почему?
Ира замолчала. И вдруг спокойно, неуклюже повернулась к Люде.