Крылья
Шрифт:
— Я пошлю дабу, — сказал он.
Гантрусы используют этих птиц в качестве почтовых; я, правда, не знала, что дабы могут жить и так далеко к югу… но надеялась.
Естественно, я отказалась изложить текст сообщения, сославшись на его секретность; я лишь продиктовала бывший на конверте адрес, который помнила слово в слово.
Я догадывалась, что уже по этому адресу, невинно выглядевшему для непосвященных, получатель каким-то образом мог понять, что перед ним не простое письмо. Иначе к чему невидимые чернила?
Фахский приказчик отвел мне комнату в своем доме, даже не поинтересовавшись, чем я буду платить. Теперь оставалось только ждать реакции метрополии. Я понимала, что скорой эта реакция не будет, во всяком случае, с дабой ответ не пришлют — почтовая птица ведь летит не куда вам угодно, а к себе
Заняться в фактории было совершенно нечем, так что я где-то даже понимала приказчика, напивавшегося каждый вечер тем же пойлом, которым он спаивал туземцев. Но, естественно, когда он попытался приобщить к выпивке и меня, то получил решительный отпор. Двое его коллег поначалу все пытались вызнать, что у меня за секрет с Фахами, а когда не преуспели, вдруг резко вспомнили, что они — мужчины высокой касты, и общаться с ними стало решительно невозможно. Так что у меня было более чем достаточно времени, чтобы, сидя в унылой, плохо отапливаемой комнате и глядя в окно, выходившее на частокол, подумать об очередной авантюре, в которую я ввязалась.
Ясно, что Каайле был агентом. Но вот чьим — ранайским или гантруским? В письме использовался алфавит западного Инйалгдара, но это ни о чем не говорит. Просто он лучше подходит для шифрования, чем гантруское иероглифическое слоговое письмо. Теперь я уже знала, что купец Фах-Ца-Гар — это не псевдоним ранайского шпиона, а реальная личность, причем занимающая далеко не последние позиции в гантруском обществе. Вряд ли глава торговой компании может быть ранайским наймитом. Скорее наоборот — он ожидал донесения от своего агента в Ранайе. Вот только сомнительно, чтобы богатый купец одновременно служил в гантруской разведке. Даже у меня на родине такое маловероятно, а уж в Гантру с их кастовыми разграничениями… Значит, речь идет не о правительственном, а о коммерческом шпионаже.
Вроде все логично. Однако что с этого могу получить я? Донесение, отправленное год назад, конечно, уже устарело. Но это не имеет значения — я все равно не знаю, что в нем было. Главное, чтобы сохранился тот же канал связи, тогда я смогу сыграть роль свежепосланного курьера. Хотя что свежепосланный из Ранайи курьер делает на дальнем юге? Ну, на сей счет можно пустить в ход сильно упрощенную версию моих приключений, рассказать, что из-за опасности быть перехваченной я была вынуждена ехать через Илсудрум и воспользоваться судном контрабандистов, которое в шторм отклонилось далеко к югу, и дальше опять ту же историю, какую я рассказала местному представителю Зугов. Да, но дальше от меня потребуют послание. Послание утрачено, попало в руки хардаргов или лучше — я успела его уничтожить, чтобы оно не оказалось в руках хардаргов, хотя, конечно, им этот неподписанный конверт с чистым листом внутри все равно ничего бы не сказал… Стоп-стоп, а откуда я знаю, что внутри был чистый лист? Не знаю, и так даже правдоподобнее — я не знаю, что постороннему зашифрованный текст, написанный к тому же невидимыми чернилами, не прочитать, поэтому и считала столь необходимым уничтожить депешу, когда попала в плен. Ну и что дальше? «Я послал ради тебя корабль через плавучие льды, тратя кучу денег, рискуя судном и экипажем, и все это для того, чтобы ты предстала предо мной с пустыми руками?!» Нуда, конечно, он будет разгневан. Но ведь не убьет же, в конце концов… И в тюрьму не засадит. Какой ему смысл засаживать в тюрьму курьера собственного агента? «А что я могла? Когда меня подобрали воцумаки, я уже не могла вернуться в Ранайу за новым посланием, для этого нужно было добраться до какого-нибудь порта на восточном побережье, а как бы я это сделала?..» — «Ты должна была сразу отправить сообщение, что депеша уничтожена!» — «Я побоялась доверять какие-либо детали приказчику в фактории, он, между прочим, пьяница… Я подумала…» — «Тебя наняли не для того, чтобы ты думала! Вот же дура-девка… Как только этим идиотам взбрело в голову послать курьером бабу, да еще малолетку!» — «Потому и послали, что никому бы не пришло в голову, что я курьер. Ранайцы сейчас настороже, обычного гонца десять раз могли перехватить…» И слезу пустить, и рукавом утираться. «Вон с глаз моих!!!»
Отлично. Это-то нам и надо. А там от Акха до моей цели уже не так далеко.
Кстати,
Ну да черт с ним, надо думать о будущем. Мысленно разыгранный мной диалог — это даже еще далеко не лучший сценарий. Лучший — это если мне удастся улизнуть в порту, Акх-то в глубине континента, и корабль причалит западнее от него. Тогда я и к цели окажусь ближе, и разбирательства с Фах-Ца-Гаром избегну. Правда, за мной могут устроить погоню..: Ладно, будем действовать по обстановке.
Каждый день я выходила на берег и, кутаясь на сыром ветру в шубу, вглядывалась в море, которое все никак не хотело очищаться ото льда. На самом деле я так и не дождалась этого знаменательного события. Ибо уже в начале четвертой декады ожидания, когда я в очередной раз топталась возле обледенелого причала, с тоской озирая горизонт, за мной прибежал какой-то туземец, объяснивший на ломаном гантруском, что меня «весьма зовут». Как оказалось, пока я высчитывала, когда за мной отправится корабль, с севера прибыл посланец на упряжке цуцапи. Это был гантрус, и, как ни удивительно — не думала, что кто-то из них это умеет, — упряжкой он управлял сам. Хотя оно и понятно — он должен был увезти меня, а больше чем двоих, учитывая вес саней, одежды и припасов, цуцапи не потянут.
В путь мы отправились немедленно, и не вдоль побережья, отклонявшегося к западу, а строго на север, в глубь континента. Мой спутник был хмур и неразговорчив; в общем-то понятно, что платили ему не за болтовню, но за весь первый день не обменяться со мной ни словом — это было, пожалуй, чересчур. Я бы подумала, что он немой, если бы время от времени он не покрикивал на цуцапи.
Все же он был представителем цивилизации, так что ночевали мы уже не в снежных домах, а в палатке. Что, впрочем, было сомнительным преимуществом — когда дул ветер и мела поземка (а в первые дни пути погода была совсем не весенней), в палатке было, пожалуй, даже холоднее, чем под снежным куполом. Но гантрус, вместо того чтобы прижаться поплотнее ко мне, как сделал бы не только воцумаки, но и благоразумный ранаец, демонстративно отворачивался носом к стенке. Вряд ли он принадлежал к высокой касте, но он был мужчина — и, соответственно, брезговал прикасаться к женщине вне брачного сезона. «Ну и пусть греется своей спесью!» — думала я, отворачиваясь в противоположную сторону.
Спесь, как видно, согревала не очень хорошо — пару раз я слышала сквозь сон, как он ворочается, вроде бы даже он зажигал масляную плошку — неужели рассчитывал на тепло ее слабенького огонька?
Наконец в одну из ночей — кажется, шестую или седьмую — я проснулась окончательно и, приоткрыв глаза, увидела, как колеблется на стене и потолке палатки его огромная тень. Мне стало любопытно, что он там поделывает. Стараясь не шуметь, я медленно повернулась; он этого не заметил, ибо сидел, отвернувшись в угол, и…
В первый миг мне показалось, что он перерезает себе горло.
Я испугалась не столько за него, сколько за себя: если кто-то из гантрусов желает покончить с собой, ветер ему в парус, но что я буду делать одна посреди снегов, не умея обращаться с цуцапи?
— Что ты делаешь?! — воскликнула я.
Его рука дернулась, и на шее показалась кровь. Однако он тут же отдернул нож, так что, видимо, самоубийство пока не входило в его планы.
— Не лезь не в свое дело, — зло буркнул он.
— Ты водишь ножом по шее, — настаивала я. — Могу я узнать, что это значит?
— Это значит, что мой отец был идиотом! — вдруг вырвалось у него. — Похотливым кретином! Оказавшись в брачный сезон на юге, он предал достоинство касты, спутавшись с воцумаки!
Так вот оно что. Значит, он — полукровка. Действительно, для гантрусов, у которых не допускаются браки даже между кастами, ребенок от дикарки — это чудовищное попрание всех норм. Его отец, должно быть, действительно был не в себе, если признал такого сына.