Крылья

Нестеренко Юрий Леонидович

— Не работала и не собираюсь!

— Ну и зря. Я мог бы поучить. Хотя это время, конечно. С полтычка такую науку не освоишь. А вдруг твои пришельцы за это время улетят?

— Не больно-то твоя наука прибыльна, — усмехнулась я, обводя взглядом его жилище.

— Народ осторожный пошел, в кошельках много не носит… Но главное не это, конечно. Отдавать много приходится.

— Отдавать? — удивилась я. — Кому?

— Барону, дрыть!

— Барону? — Я совсем ничего не понимала. Неужто местные дворяне опустились до связи с карманными воришками?

— Ну, смотрящему над ворами, — нетерпеливо пояснил Нодрекс. — Он тоже вор, но сам

уже на дело не ходит, только дань собирает. Ну и разбирается, если наедет кто. От полиции отмазать может, но это уж как сойдется, на это лучше не закладываться…

— Главный вор в городе?

— Не, барон — не главный. В городе главный — князь, а над ними еще короли есть, те сразу несколько городов держат…

Забавно, подумала я. Империя всегда кичилась своей строгой иерархической организацией, противопоставляя ее излишне свободолюбивой и децентрализованной, по илсудрумскому мнению, Ранайе. Действительно, случись мне здесь убить сына губернатора — или, как их тут называют, имперского комиссара, — за мной целенаправленно охотились бы по всей стране, а не в одной провинции, и даже наместникам северных колоний ушли бы соответствующие предписания… Но, оказывается, столь же строгая организация пронизывает и здешний преступный мир.

— А откуда барон знает, сколько ты наво… заработал?

— А он не долей берет, а по счету… «Фиксированную сумму» — поняла я.

— А где и как я столько добуду, ему без разницы… — подытожил Нодрекс.

— А если не платить?

— Руки переломают. Не хочешь на общак работать — и на себя не будешь.

— Значит, и мне бы переломали?

— Так это сперва узнать надо, что ты работаешь. А пока разнюхают, ты бы уплыла уже.

Я на миг представила себя шарящей по карманам. Это было до того нелепо, что даже смешно.

— Нет, — твердо сказала я.

— Вообще-то правильно, — признал он, помолчав. — Не стоит в это дело сейчас влезать, тем более с непривычки. Про новый закон небось не слышала?

— Какой закон?

— Император подписал. Чтоб ворам, пойманным с поличным, на лбу клеймо выжигать. Вообще-то такой закон и раньше был, давно, лет триста назад или больше. Потом отменили, только за особо тяжкие оставили. А сейчас вот опять за любое воровство.

— Что ж ты сразу не предупредил?!

— Так ты все равно отказалась.

— А если б согласилась?

— Ну, сказал бы потом…

Я посмотрела на него недоверчиво.

— Сам-то не боишься?

— Боюсь, а чё делать? Жрать-то надо.

— А честным путем — никак?

— Что ж ты ко мне пришла, если честный путь знаешь? — усмехнулся он.

Да, о том, что выбраться со дна почти невозможно, я наслушалась и от Шайны. И вряд ли, пользуясь гостеприимством Нодрекса и прихлебывая купленный на ворованные деньги чай, я была вправе читать ему мораль.

— Вот если б какое крупное дело провернуть, тогда потом можно и в завязку, — продолжал он мечтательно.

— Пожалуй, я знаю такое дело, — неожиданно сказала я. — Грабануть ювелира на улице маршала Гродла.

— Ого, вот это замах! — рассмеялся Нодрекс. — А прикидывалась скромницей… Не воровка она…

— Он сам меня обокрал, — строго возразила я. — Выманил настоящий камень как поддельный. Вот пусть и получит по заслугам.

— Да, чужестранцу всегда ухо востро держать надо. Их-то первым делом и облапошивают. Только ювелир нам не по зубам. Там такие замки и решетки… — Он покачал головой.

— А что нам по зубам?

— Если

бы крупное дело было легко обстряпать, кто бы стал по карманам мелочь выгребать? Вот раньше, бывало, меня трубочистом брали, там много можно было заработать.

— Трубочистом? — В первый миг я удивилась, что такая работа считается здесь прибыльной, но тут же поняла, что это тоже какой-то воровской жаргон.

— Ну, хаты чистить… Через трубу влезаешь, когда очаг не горит, и подельникам дверь открываешь. На такое только мелких берут, взрослый-то не пролезет. Ахату богатую взять — это потом годы припеваючи жить можно. Только трубочисту, понятно, крохи достаются, главную-то добычу взрослые воры меж собой делят. Но когда куш хороший, даже и крохами вся семья месяц кормилась. А потом все, вырос, дрыть…

Меж тем совсем стемнело. Лийа светила в окно напротив, обволакивая голубоватым контуром силуэт моего собеседника; его лица я уже не видела. Негромко, успокаивающе шелестел прибой.

— Ладно, давай спать, что ли, — сказал Нодрекс. — Я тут свет зря стараюсь не жечь.

— И то верно, — согласилась я, — а то у меня уже в горле першит от этих разговоров.

Однако першило у меня не от этого. Купание в день прибытия мой ослабленный организм еще как-то выдержал, но ночевка под дождем не прошла для него даром. Наутро я проснулась с больным горлом, хлюпающим носом и тем неприятным ощущением легкости, которое сопутствует высокой температуре. И голоду, кстати, тоже, как я уже имела возможность узнать.

— Вставать будешь? — осведомился Нодрекс, подходя к моей кровати, но, должно быть, вид у меня был такой больной, что ответ не потребовался. — Не будешь, — констатировал он, трогая мой лоб. — Ну-ка ляг на спину.

Я подчинилась, и он встал у койки на колени, прикладывая ухо к моей груди:

— Давай, дыши глубже!

Я улыбнулась: мне представился на его месте доктор Ваайне с его холеными, приятно пахнущими цветочным мылом руками и отполированной до блеска медной трубочкой с широким раструбом. Если ему случалось пользовать меня зимой, он всегда предварительно отогревал эту трубочку, чтобы холодное прикосновение не было неприятно горячей коже пациентки. «А теперь, барышня, вздохните поглубже…» Что-то с ним сейчас, вспоминает ли он меня?

— Нормально. — Нодрекс с облегчением распрямился. — Хрипов нет, оклемаешься. У меня мать померла от этой, как ее, нимонии — вот у нее в груди клокотало… И сестры в ту же зиму померли. Тогда жуткие холода были, даже снег шел.

Несмотря на всю печальность его слов, я вдруг испытала зависть к жителям Далкрума — города, где снег — редчайшая катастрофа, а не заурядное явление. Я ведь уже говорила, кажется, как ненавижу холод и зиму?

Тем не менее простудиться можно и теплой по йартнарским меркам осенью, в чем я и убедилась. Болезнь была не то чтобы тяжелая, до бреда и тем более угрозы жизни дело не доходило, но все же четыре дня проваляться в койке с температурой мне пришлось. Лекарств-то никаких не было. Я, конечно, вручила мои оставшиеся немногочисленные дилумы Нодрексу с указанием купить в аптеке что-нибудь от простуды, но он сказал, что аптекарь ничего не продаст без рецепта врача (хваленая имперская организация!), а на то и другое у нас денег не хватит. Вместо этого он в первый же день вернулся домой с еще живой здоровенной жирной йупой, которая, наверное, тоже стоила немало. Птица испуганно курлыкала и дергала связанными короткими крыльями.