Крым
Шрифт:
Лемехов вдруг остро почувствовал лукавство своего тайного замысла, который привел его к этому величавому монаху. Корыстное ухищрение, которым хотел выманить Патриарха на съезд придуманной партии. Чтобы тот своей духовной красотой и величием освятил его честолюбивый план. Его безумную гордыню. Его вероломство по отношению к президенту, кому присягнул на верность. Обещал быть преданным и верным помощником, а теперь замышлял заговор.
Стыд, вина, страх обнаружить свою низменную корысть овладели Лемеховым, и он в порыве искреннего раскаяния и сыновнего обожания произнес:
– Ваше святейшество, исповедуйте меня!
Патриарх
– Ближе. – Патриарх оставался сидеть, а Лемехов встал перед ним на колени, склонив голову к драгоценной панагии, где сияли бриллианты и светилось лицо Богородицы.
– Грешен? – спросил Патриарх, накладывая ему на темя теплую руку.
Лемехов чувствовал теплоту большой тяжелой руки. Ему хотелось жарко и страстно признаться в своем корыстном умысле, повиниться, освободиться от искушений. Открыться в других, тяготивших его грехах. В той безрассудной и жестокой настойчивости, с какой побуждал жену освободиться от нерожденного сына. В том мнимом сострадании, с которым посещал жену в элитной психиатрической клинике, все реже и реже, ссылаясь на занятость, а на деле тяготясь видом ее изможденного постаревшего лица, седых волос. Вспоминал о ней с горьким раздражением, когда обнимал душистое тело возлюбленной. Лемехов хотел исповедоваться, облегчить душу, передать тяжесть греха могучему и всесильному монаху, черпающему силы в чудесных животворных стихиях. Он уже начал что-то бурно шептать. Но почувствовал, как четыре раза, совершая крестное знамение, стукнули его по темени твердые пальцы, и голос Патриарха произнес:
– Не греши больше.
У губ Лемехова появилась панагия с бриллиантами, и он растерянно целовал их драгоценные искры.
Он занял место в креслице, все еще чувствуя теменем твердые удары пальцев, испытывая разочарование от несостоявшейся исповеди.
В кабинет вошел келейник отец Серафим, чернея сросшимися бровями, из-под которых пламенно и жарко смотрели фиолетовые глаза. В руках келейника был маленький золотой телефон, который тот держал на вытянутой руке, словно боялся обжечься.
– Святейший, вас просит президент, – передал Патриарху телефон и отступил к дверям.
Патриарх принял маленький золотой слиток. Отвел от уха седую прядь волос и приложил телефон:
– Спаси Господи, Юрий Ильич. Слушаю вас.
Лемехов улавливал едва различимый шелест трубки. Так шелестел голос президента Лабазова, который находился сейчас в своем малахитовом кремлевском кабинете или в загородной резиденции Ново-Огарево. Патриарх слушал, и на его лице было выражение терпеливого смирения и сердечной печали.
– Слава Богу, Юрий Ильич, по годам моим и здоровье. – Патриарх благодарно кивнул, словно президент мог видеть его поклон.
Лемехов смотрел, как горит в белой руке Патриарха золотой телефон, как дышит его грудь и переливаются бриллианты панагии. За окном в зимнем небе сказочно сияли главы храма, похожие на расписные пасхальные яйца. И его недавнее благоговение сменилось зорким любопытством, желанием запомнить этот патриарший чертог, откуда тянулись тончайшие золотые нити в Кремль, в отдаленные монастыри и приходы, к каждому верующему и молящемуся. А также на небо, где Вседержитель приложил свое ухо к золотому телефону, и за окном божественного чертога цветут деревья райского сада.
Лемехов устыдился своей фантазии, постарался
– Благодарю, Юрий Ильич, за доверие. Во время моих выступлений в Киеве я выполнял ваши наставления. Меня хорошо встречали в храмах. Православные люди тяготеют к России, и мы не должны оставлять их наедине с раскольниками и еретиками.
Лемехов догадался, что речь шла о недавнем визите святейшего на Украину, где он выступал с жаркими проповедями, собирая многотысячные толпы. Проповедовал единство Русского мира, неразрывность духовных уз России и Украины.
– Я слышал, Юрий Ильич, о вашем нездоровье. Молюсь, чтобы хворь вас побыстрей оставила, и вы смогли бы с полными силами вернуться к государственным делам. Россия в вас очень нуждается. Вы – оплот государства Российского.
Патриарх говорил как власть имущий, наставлял, вразумлял. И одновременно утешал, успокаивал. Было в его лице тихое сострадание и нежность, словно он разговаривал с больным ребенком.
– Я уже разослал по всем монастырям и приходам указание, чтобы молились о вашем здравии. Все русские монастыри трижды в день молятся о здравии раба Божьего Юрия. Вы под покровом благодати, и ваши недруги, насылающие на вас телесную и духовную хворь, не одолеют этой благодатной защиты.
Лемехов жадно слушал. Он получал подтверждение тому, что президент Лабазов серьезно болен. Ибо только серьезное недомогание могло побудить президента искать помощи у святейшего. И в этом тоже чудилось что-то древнее, старомосковское, оперное, что недавно пережил он в золоченой ложе театра. Там царь, Патриарх, вероломные бояре, самозваные временщики подтверждали своими судьбами все ту же извечную притчу. О государстве, о тайне власти, о сладкой и ужасной бездне, куда увлекала власть.
– Я советую вам, Юрий Ильич, провести неделю вне Москвы, в каком-нибудь тихом монастыре, где вам не будут докучать. Поезжайте в Нилову пустынь. Там сейчас прекрасно. Белый снег, янтарного цвета храмы и палаты, построенные в столь милом вашему сердцу петербургском стиле. Подышите воздухом, помолитесь, отдохнете среди нашей дивной природы. А я стану молить Господа о вашем здравии.
Лемехову показалось, что Патриарх, утешая президента, знает о нем печальную тайну, быть может, тайну его неизлечимой болезни. И напутствия Патриарха – это утешение глубоко несчастному человеку, который еще не ведает о своей неизлечимой болезни и которому предстоит еще много страдать.
– До свидания, Юрий Ильич, Христос с вами. – Патриарх отвел руку с телефоном. Некоторое время держал телефон на весу, пока его не принял молчаливый келейник.
Унес из кабинете обжигающий слиток.
– Да хранит Господь нашего президента. Он в своем стоическом борении выдерживает непомерные нагрузки. Он как столп, на котором зиждется купол нашего государства. Не дай Бог, этот столб качнется, и все сооружение станет осыпаться. Камни, столь искусно собранные президентом, станут распадаться. И мы в который раз окажемся среди безвластия, среди хищных волков, которые начнут терзать беззащитных овец, наш многострадальный народ.
Патриарх вздохнул, но этот печальный вздох сопровождался острым, пытливым взглядом, который устремил на Лемехова. Будто Патриарх хотел убедиться в том, что печаль выглядит достоверно, сокрушения по поводу здоровья президента искренни.