Крым

Проханов Александр Андреевич

Из неба выпала бесшумная птица, несколько раз пролетела над богомольцами, заслоняя звезды. И эта безмолвная сова тоже летела спасаться, и ей фонарь освещал путь к спасенью.

С неба падали тихие звезды, оставляя разноцветные дуги, зеленоватые, розовые, голубые.

– Это ангелы слетают на землю. Стелют скатерти, готовят пир Господу, – произнес отец Матвей. И Лемехов представил, как приближается к земле светящийся ангел, машет крыльями, замедляя бег, стелет на траву скатерть, расставляя на ней дорогие сосуды.

Все они, идущие по дороге, были волхвы, несущие Господу дары. Лемехов из-под пепла своей загубленной жизни извлекал драгоценности,

которые пощадил огонь.

Бабушка дремала, опустив голову на зеленую шерстяную подушку с малиновым вышитым маком. И он видел, как серебрятся ее волосы, слабо вздымается плед. И такое умиление, такое обожание, такая нежность к ее чудесному любимому лицу.

Отец поднял его, прижал к груди и несет в реку, в огромный блестящий поток. И такой страх от этого могучего блеска, и такая зависимость от отца, от его крепких, обнимающих рук. Необъяснимое детское благоговение перед рекой, отцом, их неразрывными, на всю жизнь, узами.

С женой, еще не женой, а невестой, они идут по мартовской дороге среди слепящих снегов. В колеях текут солнечные ручьи, блестят длинные золотые соломины, и шумно перелетает стая овсянок, нахохленных, коричнево-желтых, и они с женой окружены птичьим свистом, солнцем, обожают друг друга среди пылающих весенних снегов.

Лемехов нес эти дары Господу, думая, что его появление в жизни оправдано этими священными мгновениями.

Перебрели плоский ручей. Лемехов почувствовал, как промокли ноги. Приблизились к лесу, заслонившему звезды черной зубчатой стеной. Стали спускаться с горы в низину, полную холодного тумана.

– Вот и дошли. Вот она, Богом зданная пещера. – Отец Матвей остановил ходоков перед черным, зиявшим в горе провалом.

Федор наклонил фонарь, внес в пещеру, и все они потянулись за фонарем внутрь горы.

Тусклый фонарь осветил уходившие вверх своды, ниши, горловину, уводившую вглубь. Пещера ждала ходоков. На земле лежали матрасы, стояла лавка с подсвечниками, пестрела бумажная иконка. Федор ставил в подсвечники свечи, зажигал. В жестяном ведре слабо поблескивала вода.

Семен Семеныч устанавливал на лавке часы и свечи озаряли бегущую стрелку. Стало светлее. На стенах качались тени. Лемехов видел бородатую тень Федора, Егорушку, без сил опустившегося на матрас, лицо беременной Анюты с открытым, тяжко дышащим ртом. На него вдруг навалилась усталость, необоримое желание спать. Он опустился на матрас, слыша голос отца Матвея:

– Сия пещера создана Богом для последних времен. Потому и зовется – Богом зданная пещера.

Голос священника слился в ровное жужжанье, а сам он превратился в шмеля. Закружилась путаница дорог, по которым шли богомольцы с крестом и часами, и Лемехов упал в мягкий бархатный сон, сомкнувший над ним бестелесные волны.

Проснулся от холода, который исходил от земляных стен. Под сводами было сумрачно, горели свечи, но вход в пещеру сверкал и переливался перламутром. Снаружи сиял летний день, и его отсветы прилетали в глубь пещеры. Лемехов, не вставая с матраса, наблюдал, как богомольцы развязывают свои кульки, извлекают из них белые ткани и рядятся в них, сбрасывая прежнее облачение. Отец Матвей был во всем белом, топтался темными босыми ступнями, оглаживая ткань на животе и на бедрах. Федор обнажил жилистое, с худыми ребрами тело, натягивал долгополую рубаху, вытаскивал из ворота черный клок бороды. Ирина, обнажив тяжелые желтоватые груди и пухлый синеватый живот, погружала усталое тело в вольную белую ткань. Елена уже облеклась в долгополую рубаху, на которой вместо грубого выреза

красовался кружевной воротничок. Егорушка беспомощно тряс усохшей ногой, и Семен Семеныч, уже весь в белом, помогал ему облечься в рубаху. Солдат Виктор молча стоял. Рубаха была ему коротка, из рукавов торчали длинные нескладные руки. Беременная Анюта открыла свой живот, на котором виднелась серая продольная полоса, натягивала рубаху на млечные груди, переступала тонкими птичьими ногами.

– На-ка, надень! – Отец Матвей кинул Лемехову белый ворох, и тот, не стыдясь наготы, сбросил истлевшую в дороге одежду, стоптанные башмаки и облекся в прохладную ткань, нежно прикрывшую грудь и живот.

Пещера была полна призрачно-белых людей, напоминала фреску с мучениками.

– Теперь, братья и сестры, когда мы сбросили наши бренные одежды и облеклись в ангельские ризы, белые как снег, теперь мы должны очистить наши души последней исповедью. Чтобы встретить Господа в чистоте и наивности наших преображенных и убеленных душ. Подходите ко мне и исповедуйтесь в самом тяжком своем грехе, который совершили за годы жизни. Ты, Федор, подойди первым.

Федор в белой рубахе, с черной бородой и коричневыми кривыми стопами приблизился к отцу Матвею. Угрюмо и испуганно глядя на крест, сиявший в руке священника, произнес:

– Я, того, когда на северах работал, подрался с шофером, с которым койки рядом в общежитии стояли. Мы сперва, того, пару бутылок выпили, ну и задрались. За грудки, потом кулаками. Мне под руку, того, нож подвернулся, которым резали закусь. Я и саданул ножом, аккурат в горло воткнул. Кровища вдарила, я отрезвел. Вещи похватал и в бега. Не знаю, жив, нет шофер. А меня никто не искал. Так и живу, ту кровищу вижу.

Федор склонил свою всклокоченную бородатую голову, и отец Матвей с силой ударил ему в темя перстами. Перекрестил:

– Господь тебя примет во Царствии своем. Семен Семеныч, подходи.

Пухленький, с круглым животиком, путаясь в долгополой рубахе, Семен Семеныч опустился на колени:

– Когда в Тамбове работал, съехались мы с бухгалтершей. Конопатая, на глаз кривая, так ее и звали – Галина Кривая. Я у ней на квартире устроился, на всем готовом. Ребенка прижили. Назвали Семой, как и я – Семен Семеныч. А потом она мне надоела, и я уехал, даже письма не написал. Не знаю, жива она? А сын уж небось армию отслужил. Нехорошо получилось.

Отец Матвей стукнул его в темя перстами:

– Готовься, раб Божий, выйти навстречу Господу нашему Иисусу Христу. Будешь принят в райских чертогах.

Семен Семеныч отошел, и Лемехов заметил, как на его полном безволосом лице блеснула слеза.

Люди поднимались со дна своей темной тягучей жизни, оставляя в ней отягощавшие душу грехи, становясь легкими, просветленными, готовясь к чуду бессмертия.

– Виктор, воин Христов, ступай ко мне, – позвал отец Матвей.

Солдат Виктор, весь в белом до пят, послушно подошел.

– Говори.

– Под Толстым-Юртом поймали чечена, который на блокпост напоролся. Его капитан потрошил, выбивал разведданные. Потом мне отдал: «Отпусти хорошего человека». Я его на дорогу вывел, гранату ему в штаны положил и толкнул. Ему все кишки вырвало.

– И ты готовься увидеть Иисуса Христа во всей его славе и силе!

Хромой Егорушка путался больной ногой в белом облачении. На изможденном лице сияли глаза.

– Я в бане за бабами подглядывал, а потом руками блудил. Ко мне бес приходит в виде голой бабы, и я не могу удержаться. Пальцы себе топором хотел отрубить, так меня бес умучил.