Крымчаки. Подлинная история людей и полуострова
Шрифт:
Я играл за младшую группу, и когда пришел на тренировку, то надел бутсы. Тренер посмотрел и сказал:
– Сними, ты же передавишь всех.
И действительно, бутсы были тогда редкостью, и мы играли в кедах. Только средние и старшие юноши, так их тогда делили по возрастам, играли и даже тренировались в бутсах.
– После тренировки побьешь нашему вратарю…
Боже, какое же это было наслаждение – удар шел сильный и точный, нога сама по себе была целой крепостью и цепляла в сторону ворот любой мяч, который раньше проходил мимо. Да и бегать в шипах стало легче, а уж останавливаться или рвать вперед…
«Вот оно что, – думал я и, сняв их, прятал в глубину сумки, заворачивая в тренировочную футболку. – Сколько еще ждать? Год до средних юношей!»
Но
В ближайшее воскресенье наши средние юноши играли в финале первенства города. Я пришел, как всегда, смотреть игру прямо после тренировки. Шел мерзкий дробный дождь, поле раскисло, и обе команды, как говорили мы, месили говно. Особенно наш центрфорвард, от которого много зависело. Но он играл в кедах. Бутс у него не было, порвались. В перерыве тренер подошел ко мне.
– Слушай, ты взял свои мокшаны?
– Да, они со мной, – не смог соврать я.
– Ну-ка давай сюда, команда горит, а ты сидишь на золоте. Лишь бы подошли…
– Нет, – сказал я, – он же порвет их, растянет…
– Не порвет, не боись, один тайм, у него твой размер.
– Нет, – сказал я, – бутсы никому не дам, они только мне по ноге.
– Ты сначала играть научись, – сказал презрительно тренер, и вся команда посмотрела на меня с таким же презрением.
И я бросил на пол мое счастье. Центр нападения еле-еле натянул их на свои, как мне показалось, корявые ноги, радостно загикал, запрыгал и побежал на мокрое, ничуть не зеле ное, гаревое поле… Наши средние победили, и именно в моих бутсах этот Картавый, как его все звали, забил два гола, при чем силовые, пробивая издалека…
– Вот так мокшаны, вот так бутсышки! – радовался он. На, малый, не жадничай ради нашей победы. Они, правда, малость полезли, – отводя глаза, сказал он и бросил мне раз битое в пух и прах, развороченное черт знает что…
Я сложил их в сумку, завернув, как всегда, в тренировочную футболку, и пошел домой один. Тренер бросил мне вдогонку:
– Вот видишь, спас команду, если бы не твои бутсы…
Я уже не слышал его, потому что слезы душили меня. Я шел и плакал, думая о том, что я маленький, как сказал сапожник, и мне никогда не быть большим футболистом, что я маленький крымчак, и что мы и народ маленький, и что только англичане играют хорошо в футбол, и что сапожник ухаживал за моей мамой и вот подарил мне старые бутсы, которые тут же развалились, что я маленький и что у меня можно все отобрать и обидеть, что сначала научись играть, что я головой не дотянусь до мяча, если надо будет… Я шел и рыдал, а солнце уже разорвало тучи и безразлично посматривало на меня, но потом изо всей силы ударило по моим заплаканным глазам. И я, вытерев сопли и слезы, встряхнулся, оглянулся вокруг, но никому не было никакого дела до моей беды…
Люди шли навстречу мне и сквозь меня, и, чему-то улыбаясь, смеясь, иногда одобрительно подмигивали мне.
Камзол красный, лошадь серая…
На улице Ипподромной, почти за городом, по субботам и воскресеньям проходили городские скачки. Вполне серьезные. С денежными ставками, с разливным шампанским в буфете, с главной трибуной, где рассаживались зрители согласно купленным билетам. В самом центре была ложа для особо почетных гостей и, конечно, для начальства. Там, за ширмочками, был свой буфет, куда время от времени удалялись гости. В ложе всегда сидели самые красивые женщины города рука об руку со своими кавалерами – всем известными персонами определенного толка. Вот Зиночка по кличке Роземунда, висящая на плече у местного авторитета Шипа. А вот и актриса местного драматического театра Щекатунская с ухажером из мира подпольного бизнеса Засандаловым. Далее два чиновника, щелкающих семечки прямо на деревянный щелистый пол. И так далее… Сидевшие внизу время от времени поворачивали свои
– Не положено, сам знаешь… Верхи не любят… – и посылал неудачника вниз по лестнице.
Проходили только те, кто показывал какое-то удостоверение со штампом ипподрома или разворачивал некую красную книжечку. Тогда Шабаш вытягивался во весь свой невысокий рост, почему-то произносил:
– Паапрашу в стойло… на свободные седла, – и открывал небольшую дверцу с нарисованной на ней головой лошади.
Над ипподромом кружилось облачко трансляционной музыки, дыма от папирос и шашлыков, жарившихся за трибуной, витали испарения из стойл, напитавшихся запахом опилок, конской мочой и известкой… Но все равно было радостно, и приподнятость царила даже меж тополей и кипарисов, окружавших скаковую дорожку. Кураж охватывал всех, особенно когда музыка обрывалась и знакомый голос ипподромного диктора перечислял участников скачек. Диктор был знаменит тем, что работал здесь чуть ли не с начала века, когда и микрофонов-то не было, и он пользовался рупором, но самое главное – он чудовищно картавил. Но этого никто уже не замечал: привыкли. «Камзол касный, лошадь сеаая по имени Зойка, певая доожка, наездник Аон Фишэ». Это означало, что по первой дорожке будет ехать в красном камзоле на серой лошади по имени Зорька наездник Арон Фишер. Успевшие сделать ставки, взбегали на трибуну, смотрели, как под удар колокола лошади рвались вперед и наездники, отпуская вожжи, упирались им головами чуть ли не под хвосты… Скачки, или как еще говорили бега, начинались…
– Слушай, Мошекай, а Арончик – наш человек, крымчак? Ты говорил с ним вчера о нашем с тобой деле? – спросил Тольчик.
– Не просто говорил, а зарядил ему пятихатку, сказал, если все срастется, еще столько же получит… И поставил условие: на финише он «пидержит Зойку», и «сиеневый камзол» будет «певым»… А ты-то с другими договорился? – глянул внимательно на собеседника Мошекай.
Тольчик Сизарь, голубятник и мелкий шулер, шедший в этот раз на крупную махинацию, явно нервничал в своей руководящей роли.
– Договорился со всеми, кроме дохлой Булочки, тоже мне франзолька, она и так не доползет до финиша.
– Ну ладно, сейчас посмотрим…
Лошади пошли на второй круг, наездники сидели, откинувшись в своих качалках, все шли кучно, и только Булочка вываливалась в конце.
– Впееди Аон Фишэ… Камзол каасный, лошадь сеаая, Зойка, – торжественно объявил диктор. И продолжил: – Втоым идет Семен Неовный, камзол сиеневый, лошадь ченая… Каат.
– Все в порядке мы сорвем куш, я все наши червонцы поставил на Сему Неровного. Представляешь, а фаворит-то Франциска.
И действительно, лошадь Франциска, породистая скаковая лошадка, шла голова в голову с Зорькой и Каратом. И вдруг на третьем круге неожиданно начала доставать всех и даже врезалась в толпу Булочка, камзол зеленый, лошадь белая, наездник Артур Хомчик…
– Ты посмотри, посмотри, Мошекай, что делает эта сдыхля, а, Мошекай, как же ты не договорился с Артуром, казнить тебя буду, сука, – зло сказал Тольчик Сизарь.
– Я ж не знал, что Артур накачает Булочку в задницу каким-то пироксилином. Но Арончик пообещал все сделать.
– Еще бы за такие бабки, пусть попробует не сделать, казнить вас буду, казнить… суки нерусские, – сказал Тольчик и показал Мошекаю кулак с наколкой «Сиделец по жизни».
А в это время на трассе происходило следующее: Булочка шла уже третьей, Франциска затерялась в толпе, Зорька и Карат шли голова в голову… И Булочка за полкруга до финиша стала выходить вперед. На трибуне творилось черт знает что, потому что летели Булочке под хвост ставки, деловые отношения, а в кулаках сжимались кастеты. Стоял дикий ор.