Крымская война
Шрифт:
— Господам офицерам занять свои места!
И офицеры стали на фланги, ожидая, когда двинут их полк вслед за казанцами, чтобы закрепить их победу.
Но вот увидели всё то, во что не хотелось верить: казанцы, так браво шедшие в атаку, отступали обратно снизу под грохот жестокой пальбы из нескольких тысяч ружей, падали, вскакивали, пробовали двигаться дальше и падали снова, чтобы уже не подняться больше, и могучие лошади батареи, искривив напряжённо шеи, дико кося глазами, под крики и удары проволокли мимо владимирцев в тыл орудия.
— Стой, сто-ой!.. Куда-а? Куда вы-ы? Стой! — доносился чуть слышно,
Но казанцы не останавливались, а дальше, в разрывавшемся клочьями дыму, краснели на валу укрепления английские мундиры.
Барабаны там, у казанцев, неровно и сбивчиво били по чьей-то команде «сбор», трубили горнисты, а перед владимирцами остановился большой вороной конь Квицинского. В руке генерала, как плеть для коня, была зажата и спущена вниз обнажённая сабля; обычно яркое и спокойно-весёлое лицо его теперь посерело и стало жёстким, белый длинный пушистый правый ус отогнуло не сильным, но упругим ветром с моря, закрывая ему рот, но команда его прозвучала отчётливо и выразительно:
— Первым двум батальонам в ат-таку!
— Первый и второй батальон… на рру-ку! — поспешно скомандовал Ковалев, одновременно с последними словами своей команды выхватив из ножен саблю. — Ша-агом марш!
И сразу с места, взяв ружья наперевес, поблескивая чёрной лакировкой своих металлических киверов, первые батальоны владимирцев двинулись вперёд прямо на занятые англичанами эполементы.
Их плотная тысячная масса, идущая строго в шаг, под барабаны, казалась издали всесокрушающей.
Как и все полки дивизии Квицинского, Владимирский полк был настоящим парадным полком. Рослые люди в нём, уроженцы северных губерний, умели плотно во всю ступню ставить ногу, отлично делать ружейные приёмы, вызывая этим на инспекторских смотрах непритворное восхищение самых строгих и самых старых генералов; ни один волосок не шевелился ни у кого в строю после торжественной команды «смирно». Все построения роты, батальона, полка проводили они безукоризненно; все мелочи уставов изучены были ими до тонкостей… Неоднократно в приказах по дивизии и даже по корпусу объявлялась благодарность Владимирскому полку за знание службы, и полк знал себе цену. Эти два батальона полка шли, всё учащая и учащая шаг, чтобы одним ударом в штыки разметать там всё красное, торчащее на валу.
Ружья были стиснуты в руках крепко, до белизны и боли пальцев, и штыки уже чудились воткнутыми в тех, красномундирных, по самые хомутики.
Впереди, почти рядом с Квицинским, прямо сидя на гнедой машистой лошади, ехал Ковалев; батальонные и ротные командиры — впереди своих батальонов и рот; сзади батальонных командиров — батальонные адъютанты; все дистанции соблюдались с наистрожайшей точностью. На штыки жалонёров надеты были красные флажки; осанистый и широкогрудый знамёнщик гордо нёс полковую святыню — знамя.
А пули навстречу им пели кругом, — чем дальше, тем чаще и гуще, — те самые «напёрстки», — пустые в середине, как колокольчики, и потому звонкие.
Одна пуля сорвала георгий с повернувшегося назад полковника Ковалева, другая, следом за ней, пронизала ему грудь навылет.
В то же время под лошадью адъютанта первого батальона взорвалась
Но, обходя упавших, владимирцы шли, как на параде; сзади однообразно били, точно гвозди вбивали в спины, неутомимые барабанщики, а спереди, где уже не было и командира первого батальона, всё ещё виднелся крупный вороной конь начальника дивизии, то и дело вздрагивающий высокой головой с поставленными торчком ушами.
И вот раздалось, наконец, это: «Урра-а!..» Его только и ждали все, кто ещё оставался и жив и не ранен, и кинулись на вал шагов за сто с таким остервенелым криком, с такими искажёнными лицами, что красномундирные не вынесли ни этого крика, ни этих лиц и ринулись вниз к реке, очищая занятые эполементы.
5
Когда первая атака сэра Джорджа на позицию Горчакова не удалась и в помощь его дивизии пришлось послать дивизию генерала Леси-Эванса, Раглан поехал сам на передовую линию осмотреть положение на месте.
Русские стрелки в садах южнее деревни Бурлюк были уже сбиты: валялись тела убитых, стонали, пытаясь подняться, тяжело раненные, и Раглан со своим штабом совершенно беспрепятственно переехал вброд через Алму и выбрался на берег как раз в том месте, где должны бы были соединиться отряды Кирьякова и Горчакова, но где совершенно не было никаких русских солдат.
По мере того как развивалось сражение, рассасывался центр армии Меншикова. Не только все части отряда Кирьякова стягивались к его левому флангу, где ясно с самого начала обозначился замысел обхода его французами, но даже и батареи донцов приказал Меншиков перебросить сюда от Горчакова.
В центре было пусто, и главнокомандующий одной из союзных армий очутился благодаря этому со всем своим штабом на линии русских резервов.
Десятка казаков или полувзвода гусар было бы достаточно, чтобы отрезать эту любопытную кавалькаду и взять её в плен, и, может быть, совершенно иной ход приняло бы тогда сражение, но судьба часто бывает на стороне дерзких.
Раглан не только высмотрел расположение войск Горчакова, но он видел также и то, что не было известно ни Горчакову, ни даже Сент-Арно, — он видел, что левый фланг армии Меншикова отступает, что французы почти уже закончили своё дело, что остановка только за ним.
Как раз в это время и раздалось раскатистое «ура» владимирцев, и Раглан видел, как они ворвались в укрепление, из которого бежали полки лёгкой дивизии сэра Джорджа.
Волнуясь, он сказал одному из своих адъютантов:
— Вот здесь, именно здесь, на этом холме, за которым мы стоим, нужно поставить батареи, — обстрелять их во фланг… Скачите сейчас же назад, возьмите хотя бы два орудия и поставьте здесь.