Крымская война
Шрифт:
— Простите, ваше превосходительство, я не могу с вами… — весьма решительно отказался Виллебрандт.
— Я приказал Уральскому полку идти вместе с вами… — сказал между тем Липранди. — И донской лёгкой батарее вас поддержать.
Рыжов невольно оглянулся, услышав в это время пронзительное гиканье и лихой топот: карьером мчался, справа по шести, Уральский полк.
— Я могу ехать с вами! — вдруг сказал какой-то капитан генерального штаба, бывший в свите Липранди.
— Благодарю покорно! — наклонился в его сторону Рыжов, взял под козырёк,
3
Полки перешли уже на большую рысь, когда поравнялся с лейхтенбергцами Рыжов, но не больше как через полминуты Юнона, одна из резвейших лошадей во всей 6-й кавалерийской дивизии, догнала лошадь Халецкого, который вёл бригаду в атаку.
Капитан свиты Липранди, — его фамилия была Феоктистов, — припав на скаку к луке, указывал блестевшей шашкой направление, наиболее удобное и короткое, но ряды мчались расстроенные.
Кусты виноградника, хотя низкие и довольно редкие, хлестали лошадей по ногам. Кое-где между кустами валялись убитые и тяжело раненные стрелки…
Свистел воздух около, но свистели и пели кругом пули шотландцев, рвалась картечь… Наконец, скакать пришлось в гору, так как на высоком сравнительно месте расположилась английская кавалерия.
Поразило Рыжова, что она стояла неподвижно.
Сам он скакал, как Мюрат, не вынимая сабли. Он уже различал впереди огромных всадников на огромных гнедых конях с чёрными гривами. То, что показалось Липранди артиллерийским парком, были простые обеденные столы между коновязей, отделявших эскадрон от эскадрона.
Уральцы опередили гусар.
В лохматых рыжих шапках, с пронзительным гиканьем, они уже гарцевали перед молчаливым плотным строем английских красных драгун, не решаясь всё-таки врубиться в их стену.
Когда эскадроны пущены в атаку в карьер, их уже нельзя останавливать, чтобы не ослаблять силы их стремительного удара. Рыжов ещё заранее приказал своим эскадронным командирам выноситься на скаку уступами влево; это требовал развёрнутый строй английских драгун.
И вот, блестя поднятыми саблями, разгорячённые всадники неслись на разгорячившихся конях всесокрушающей на вид лавиной, а их встречала бригада тяжёлых драгун Скарлета загадочной тишиной и опущенными клинками.
Первым доскакавшим эскадроном был эскадрон Войниловича. Он врубился в ряды англичан, и началась сеча.
Рыжов, отставший от Халецкого, чтобы руководить боем обоих полков, видел, как этот всегда хладнокровный и точный человек взмахнул над головой окровавленной уже саблей и как потом, через момент, брызнула на его широкий погон кровь из его левого уха, отрубленного английским клинком.
Но нельзя было смотреть на одного в общей свалке. Кругом звякали, скрещиваясь, сабли, кругом вскрикивали и хрипели люди, взвизгивали и грызли кони…
Первый эскадрон веймарцев угодил с разгону
Метнулся в глаза лейхтенбергец из молодых солдат, с очень знакомым, хотя и искажённым напряжением схватки лицом. В два сильных удара свалил он с коня огромного красного драгуна, напавшего на Войниловича.
— Молодец, Сорока! — бормотнул Рыжов, припомнив фамилию гусара. — Крест тебе, крест!..
И теперь, в разгаре сечи, не понимал он, как и прежде, зачем послал его бригаду в атаку Липранди. Англичане, видимо, тоже не поняли этого, почему и стояли на месте. Но бой был бой, раз он начался, и некогда уже было думать ни о чём другом, кроме боя.
Халецкий, зажав пальцами левой руки ухо, а ладонью — раненую шею, повернул коня в тыл, ища глазами кого-нибудь из эскадронных цирюльников, которые были также и фельдшерами, чтобы сделать себе перевязку, остановить кровь; Войнилович же ещё рубился…
Красномундирные огромные всадники на очень рослых и мощных красно-огненных с чёрными чёлками и гривами конях держались стойко. Между тем уральцы почему-то носились взад и вперёд далеко вправо, в стороне от боя, вместо того чтобы обскакать англичан и врезаться в них с их левого фланга.
Рыжов только что хотел послать к ним Корсакова с приказом атаковать драгун, но, оглянувшись, увидел, что адъютант его бессильно припал к шее коня, раненный пулей в бок, — в крови был левый бок.
Рыжов повернул Юнону, чтобы помочь как-нибудь поручику, но вдруг Юнона сделала совершенно ненужный прыжок, до того неожиданный, что он едва усидел в седле, и стала валиться на землю, дав ему время только выхватить ногу из стремени.
Шотландская пуля попала ей в голову несколько выше глаза. Раза три жестоко ударилась она головою о землю и вытянула шею.
Юнона была у Рыжова пять уже лет, но некогда было тосковать о ней, шёл бой, нужна была другая лошадь: нельзя было оставаться пешим командиру кавалерийской бригады во время боя.
Поручик Корсаков не падал со своего коня, — его можно было ещё увезти в случае отхода к своим.
Но вот около самой головы Рыжова тесно пришлась голова вороной лошади. С неё спрыгнул унтер-офицер Захаров, которого четверть часа назад обещал он разжаловать в рядовые, и очень быстро, но чётко сказал:
— Пожалуйте, ваше превосходительство, извольте садиться!
— Ага! Да!.. А ты как же? — спросил Рыжов, занося ногу в стремя.
— Найду себе, ваше превосходительство!.. Вот только седло сыму, — нагнулся он над Юноной.
— Брось! Что ты выдумал! — крикнул Рыжов, но тут же повернул свою новую лошадь и поскакал в сторону веймарцев, перед которыми начали уже пятиться красные драгуны.
— Урра-а! — кричал Рыжов, входя в азарт победы.
— Урра-а-а! — кричали веймарцы, а за ними и лейхтенбергцы, перед которыми тоже уже кое-где начали показывать чёрные хвосты своих коней англичане.