Крымские тетради
Шрифт:
И только где-то в недосягаемо далеком-далеком живет тревожная мысль. Она в тумане, но все же я ее чувствую, как чувствует глубоко спящий человек неожиданные шаги постороннего, неизвестно откуда появившегося в комнате.
Человек внезапно просыпается и готов к защите.
Так случилось и со мной. Вдруг что-то меня подтолкнуло, и я начал раскидывать снег.
В гвалте и свисте урагана я услышал далекий голос:
– Эй, командир!
Я шел на голос, он будто удалялся, но я беспрерывно слышал:
– Эй, командир!
Стал искать Большую
Уже начало светать. Ветер стихал. Вдали показались движущиеся навстречу мне темные фигуры.
Первым подбежал комиссар:
– Жив?
– Жив! А как люди, собрались?
– Многих нет, - сказал Домнин.
– Думаю, еще подтянутся.
– Где расположились?
– Под скалой Кемаль-Эгерек.
– Неужели все-таки дошли до Кемаля?
– обрадовался я.
Когда из-за облаков показалась гора Роман-Кош, наступила тишина. Как будто не было страшной ночи, не было урагана и метели.
Открылся горизонт. Под лучами восходящего солнца блестит снег. Вдали, на пройденном нами пути, виднеются отдельные фигурки. Их-то мы и поджидаем.
В девять часов утра начали спуск в леса заповедника и через два часа разожгли костры под горой Басман.
В двенадцать часов дня над яйлой появился вражеский самолет "рама". Очевидно, потеряв наш след, гитлеровцы искали нас с воздуха.
Этот небывало трудный переход - более пятидесяти километров - стоил нам жертв. Но цель была достигнута: мы перебрались в основной партизанский район.
Наш штаб расположился в бывших землянках Четвертого партизанского района. Знакомые, родные места!
Первым делом мы с Домниным пошли на Нижний Аппалах к заместителю командующего - начальнику Третьего района Северскому и комиссару Никанорову.
37
Третий партизанский район - наш непосредственный сосед, а руководство - командир Георгий Леонидович Северский и комиссар Василий Иванович Никаноров - прямые начальники.
Северский в роли заместителя командующего .оперативно координирует действия не только подчиненных ему отрядов, но и всего нашего соединения.
Я почему-то представлял себе Северского пожилым, суровым на вид мужчиной и был крайне удивлен, когда увидел перед собой человека лет тридцати. Строен, сероглаз, в добротном спортивном костюме, свежелиц, будто только из бани вышел. Порывист, категоричен и абсолютно уверен в каждом слове своем.
Удивил меня и комиссар Никаноров. Он был куда проще. Чуть старше Северского, в черном пальто, в бостоновом костюме. Ни ремней, ни других военных атрибутов. Автомат носит кособоко. Он совершенно не подходит к его внешности, чужероден, как чужеродна граната-бомба, подцепленная на поясной ремешок. По внешнему виду - обычный мирный гражданин, каких в довоенное время можно было встретить на каждой улице, в каждом городе.
А район был ядром партизанского движения. От лесов, где он располагался, ближе всего к центру полуострова - Симферополю, в котором был штаб фон Манштейна.
Симферополь - военный и пропагандистский узел врага; там
Командир обязан этим бесстрашным разведчикам Нине Усовой, Екатерине Федченко, Марии Щукиной, особенно Николаю Эльяшеву. В третьей тетради я расскажу об этих бесстрашных солдатах. Ими дирижировал начальник разведки района - опытный чекист Федор Якустиди. Он оригинал, говорит нервно, а глаза - округлые, как переспелая вишня, так и обшаривают тебя. Сами они глубоки, сколько в них ни заглядывай - дна не увидишь. Худущий, с фигурой "вопросительный знак"; говорить с ним трудно, впечатление такое, что он вот-вот уйдет куда-то, потому слушает тебя на ходу.
Штаб Северского резко отличается от нашего. Прежде всего, все в нем были сыты, жили в тепле - в лесной сторожке Нижний Аппалах, топили печи, спали в нижнем белье, пели песни.
Это не в укор ему, Северскому, а к тому, что я и Домнин были ошеломлены, увидев все это. Ну, например, стол, покрытый скатертью, хлеб настоящий хлеб!
Нас встретили по-братски, обрадовались, особенно Никаноров.
Увидел нас - ахнул:
– Вывели-таки отряды!
– Общипанными, - улыбнулся Домнин.
– Хлебнули, видать, горя. Так, товарищ?
– Северский крепко пожал мне руку.
– Надо было ошибку Красникова исправлять сразу же... А вы подзадержались там...
– Не считаю, что напрасно, товарищ замкомандующего.
– Нервы у меня как оголенный электрический провод. Коснись - искра.
– Потом, потом, - мягко говорит Никаноров, тянет меня к столу.
– Ничего, злее будем, - отшучиваюсь я.
– Да уж дальше некуда. Из вас зло и так прет. Посмотрите-ка на себя. Северский, смеясь, подал мне зеркало.
– Сколько вам лет? Наверное, пятый десяток меняете, - посочувствовал мне Никаноров.
Я сказал, что мне еще далеко до тридцати.
– Отношения потом выясним.
– Северский посмотрел на входную дверь. Фомин!
Входит стройный моряк, готовый в огонь, в воду, к черту на рога только прикажи.
Каблуками щелк, глаза на командира:
– Есть Фомин!
– Братию в баню, да по-нашенски.
Неправду говорят, что в тяжелой обстановке не бывает счастливых минут. Мы, по крайней мере, от всей души наслаждались баней.
После бани нас ждал накрытый стол.
– За выход из кольца врага, за новые, боевые успехи!
– Северский поднял стопку и молодцевато опрокинул.
– Поход ваш похлестче ледяного марша Каледина. Исторический!
– Мраморные обелиски потом, - остановил его Никаноров, повернулся лицом ко мне и к Домнину: - Севастопольские партизаны совершили подвиг, но... Не мне вас напутствовать, а по-дружески скажу. По-дружески, Виктор, хлопнул Домнина по плечу.
– Вот сейчас ударите по врагу поближе к фронту это и будет высшая награда за пережитое, лучашая память погибшим. Ну, хлопцы, за победу!