Крымскй щит
Шрифт:
Старший кривился с сомнением, очевидно, не соглашаясь внутренне с доводами молодого напарника, но и не возражая особо.
Наконец он остановил его поднятой ладонью:
— Э-э, тынла-рга [26] ! — и рассудительно принялся толковать что-то, несколько раз упомянув уважительно «Эмин-эфенди!».
Закончив, отодвинул спорщика плечом и, подойдя к Тимке, ткнул жёлтым, как папиросная бумага, пальцем в его голую ключицу (пиджак не по размеру то и дело сползал со смуглого плеча мальчишки, обнажая лямку замызганной майки).
26
Слушай (тюрк.).
— Пойдете
— Якши! — с готовностью мотнул смоляными вихрами Тимка.
— И чтобы через пять минут вас в деревне не было. Ещё раз встречу — отведу в комендатуру, скажу — партизаны, ацлашыла [27] ?
Тимка кивнул ещё раз, — понял, мол! — и, подгоняя, замахал руками на приятелей: — Валим отсюда! Бегом!
27
Понял (тат.).
Володя забросил на плечо линялый армейский «сидор» и, буркнув на ходу татарам: «Спасибо, мы мигом…» — обогнал Тимку, сворачивая с дороги в бурьяны, в сторону, где слоился над речкой, как сизый квасной гриб в мутной банке, утренний туман…
— И что вам и впрямь пяти минут хватило? — иронически удивился Фёдор Фёдорович, слюнявя край самокрутки.
— Да, ладно, скажете тоже, пяти… — несколько фамильярно фыркнул Володя (от кумира, Серёги, панибратской манеры нахватался, наверное).
И тут же, спохватившись, добавил:
— Товарищ командир…
— Давай-давай, докладывай… — Беседин потянулся к гильзе зенитного снаряда, на сплющенном конце которой плясал раздвоенный оранжевый язычок пламени.
— Мы время от времени огородами подбирались к улице… она там, знаете, толком одна, остальное так себе, переулки да закоулки…
— Знаю-знаю… — пыхнул Беседин вязким зеленоватым дымом самосада, от которого даже пламя коптилки в блиндаже затрепетало одышливо, замутнело.
— Так вот… — придвинулся к столу Володя и, отставив алюминиевую кружку с парующим земляничным «чаем», подтянул к себе чистый оборот листовки: «Что тебя ждёт в немецком плену?» — предполагалось, ждут горячая пища и скорейшее возвращение к семьям. Этого добра в последнее время в лесу было в избытке — щедро разбрасывали немецкие «рамы», будто ведомство Геббельса озаботилось вдруг снабжением партизан бумагой для курева.
— Тут, перед башней Гаравул… — это «сторож» по-ихнему, значит, Сторожевая, — наслюнявил огрызок химического карандаша Володя и принялся вычерчивать на листке извив просёлка и выступающий на него кружок башни, — …которую они приспособили под склад, сколько там той башни осталось…
— Два уровня, на третьем перекрытие сгнило. Я там с пионерами был в походе, когда… —
— Чего склад? — перебил его командир, обращаясь к Володе.
— Не знаю чего… — смущенно замялся тот. — Рядом был штабель зелёных фанерных ящиков, больших таких… — размахнулся Володя по-рыбачьи руками. — А что в них? Разве спросишь кого?
— Если фанерных, значит, не боеприпасы, — со знанием дела заметил дед Михась. — Боеприпас — он завсегда тяжелый, скажу я вам. Его в доске меньше чем в полтора дюйма шибко не поносишь. А если и впрямь немец сюда на переформирование прибыл, то в фанере, скорее за всё, обмундирование…
— Точно! — подтвердил Тимка, выглянув из-за Володиного локтя. — Ящики на брюхе татарин таскал, сам-один, а фашист рядом сидел, курил да подгонял.
— Возможно, — согласился командир, стряхивая пепел самокрутки на земляной пол. — Продолжай…
— Тут, на майдане, сразу за башней… — очертил Володя неправильный овал небольшой, разъезженной топи-площади перед базаром и сельсоветом. — Три грузовика стоят, броневик и «жук», ну, такой армейский, они его «фольксваген» называют. Наверное, те, что всё это барахло сюда привезли, бензина дожидаются…
— С чего ты взял? — удивился Фёдор Фёдорович.
— У грузовиков канистры выставлены и горловины баков без замков.
— Молодец… — одобрительно кивнул Беседин. — Очень ценная для разведчика наблюдательность.
— А самое, что очень ценное… — вдохновленный похвалой, Володя мельком обернулся в сумрак землянки и заговорщицки понизил голос, будто следующее его сообщение носило исключительно секретный характер и предназначалось только для командирских ушей. — Сегодня в 19.30 немцы в клубе кино будут смотреть! — прошипел он так, что было слышно, пожалуй, даже часовому у входа в штабную землянку снаружи.
— Откуда знаешь? — недоверчиво повел бровью Фёдор Фёдорович. — Разговаривал с кем?
— Зачем? — снисходительно пожал плечами Володя и добавил не без гордости: — На афише прочитал, на заборе, что кругом базара идет от реки. Там ещё газета была татарско-немецкая «Азат Кырым — Освобождённый Крым» и фашистские листовки: так расстрелять, сяк расстрелять…
— А разве ты у нас по-немецки читать умеешь? — ревниво вклинился Яшка Цапфер, единственный, кто, по понятной причине, знал немецкий язык вполне прилично, то есть воспринимал на слух по семейной традиции воспитания. Но чтобы писать, читать? Так — через пятое, на десятое, в тесных рамках школьной программы…
— Афиша типографская была… — недовольно покосился на него Володя. — На ней актрисулька какая-то намалёвана в брильянтах, красивенная, и белый уголок для времени сеанса отведен, а оно от руки написано. 19.30… — повернулся Володя к Яшке, — …оно и в Африке 19.30.
— Сколько?
— 19.30… — ответил Тарас Иванович Руденко, подсунув к самым своим «запорожским» усам круговое многоточие зеленоватого фосфора на циферблате трофейных часов и спросил, в свою очередь: — Може, все ж такы треба було, Хвэдоровичу, дочекатися пiдкрiплення?