Крыша мира
Шрифт:
Я стоял, словно ощупывая себя: я ли?
Девушку увели. Могилу разрыли. Дело быстрое: туземцы хоронят без гробов. Вырывают яму, сажают в нее закутанный в саван нагой труп — неглубоко, с поверхности можно рукой дотянуться до темени; наваливают на отверстие носилки, на которых принесен к могиле покойник, набрасывают сюда же посохи провожавших — путь долгий в вечность: все бегут (потому что бегом провожают в Туркестане покойников) с посохами. Присыпят носилки и посохи комьями спекшейся глины холмиком: кончен обряд. А у бедных и носилок не кладут: дорого. Одни посохи.
Раскрыть
Из могилы вынули скелет на естественных связках. Только кое-где желтели прилипшие к костяку клочья полуистлевшей кожи. Доктор ткнул пальцем.
— Запишите: рубцы.
— От раны?
— Нет, от сифилиса: язвы были.
Ни следователь, ни доктор не изъявили ни малейшего удивления по поводу скелета. Наскоро подписали акт — о невозможности установить что-либо «за истлением трупа»; следователь отметил: «Дело к прекращению»; кости свалили обратно и двинулись к старшине — пить чай и есть дыни. У доктора в походной фляге оказался коньяк.
— Разъясните мне все-таки, — сказал я к концу трапезы, — как мог труп так быстро разложиться?
Доктор чмокнул носом над рюмкой.
— Скоро? Да он не меньше трех месяцев в яме: а в здешнем климате да при чикалках (шакалий ход под бугром видели? у каждой могилы такой их приватный ход) уничтожение вещественных доказательств бывшего существования — тьфу! — быстро делается. Даже по дознанию похоронам месяц: а доносят всегда с опозданием. Мы с ним знали, что от трупа один протокол остался. Вы разве не заметили? Я даже и инструментов с собою не взял.
— Так зачем вы могилу зря раскапывали? Только людей мучить…
— Что значит зря, господин студент? — захорохорился охмелевший несколько от коньяку доктор. — Замечание — от вольнодумства! Предписание видели: вскрыть! Вскрываем. «Твердая власть и строгое блюдение закона — основы управления завоеванным краем». Не изволили, конечно, читать последнюю речь его высокопревосходительства господина генерал-губернатора?
Но тут же, смякнув, фыркнул:
— А он все еще путает, генерал-то губернатор, аксакалов с саксаулом. Ей-богу! Так и кричит: здорово, саксаулы!
От Иори дорога втягивается в горы. Долина широкая, тропа — по осыпи; но любителям головокружений все же первое испытание: ехать приходится карнизами, т. е. дорожкой, пробитой по самому краю обрыва, зачастую на большой высоте. Вечерний привал в Урмитане — большой горный кишлак, мельницы на горных потоках, абрикосовые сады.
На ночевке нагнал нас Саркисов, киргиз, губернаторский переводчик. Опять — знакомый по прежним поездкам. Предложил с ним вместе проехать в Дарх. Место любопытное: кишлак этот, в одном переходе от Гузара, — выше Урмитана, по Зеравшану — весь сплошь заселен скоморохами. Летом они хозяйствуют, как всякие иные селяне, а на зиму расходятся по всему Туркестану — певцами, жонглерами, плясунами, бубенщиками. Веселый кишлак. И старшиною у них — князьком скоморошьего царства — бача, мальчик-плясун. Мне если ехать с Саркисовым, то под видом казанского татарина: от русского — замкнутся дархцы. Маскарад нетруден: с языком — слажу, обычай мусульманский — знаю, лицо — не выдаст никогда не видели в Дархе
Я принял предложение. Жорж остался с «чужой» тройкой: дневка в Урмитане, дневка в Гузаре — я за это время успею обернуться. От Гузара опять поедем вместе.
Саркисов со мною не чинится: в губернаторской канцелярии пообтерся: знает: студент — особа не важная… Тем более — приезжий. Приехал — уехал, стесняться нечего. Узнаю поэтому на первом же перегоне: едет он в горы по своим «бараньим» делам. Здесь такой обычай у администрации: с местных богатеев взимается ежегодный оброк баранами: не «взятка», разъясняли мне, «обычай». Этих баранов у хозяев не берут, а припускают в то же хозяйское стадо на приплод с особою меткою. Надо ли говорить: на таких овец падежа не бывает, приплод верный и обильный. Множатся чиновные бараны. И дело чистое: кто может запретить приставу, или хотя бы и самому губернатору, держать своих овец в стаде Исмаил-бая или другого кого.
Переводчик — чин небольшой как будто, но для туземцев он первый человек. Местных языков ведь ни один русский начальник не знает: воля переводчика — такого напереводит, если не поклонишься хорошенько, да не с пустыми руками, конечно… Хорошо поэтому живут переводчики: хлебно и почет большой.
Дархцев встретили мы под Гузаром: стоят табором.
Вызваны на следствие по делу с гузарцами «об убийстве туземца означенного кишлака Сарызбаева». Везет нам на следствия!
Дархцы рассказывают о деле.
— Все из-за бачи вышло. Выписали себе гузарцы, всем обществом, бачу из Кара-Тюбе. На первый же пир — томашу — пригласили нас, дархцев; как не похвастать: мы ведь первые знатоки. Ну и бача оказался! Воистину умереть, такая сладость! Дархцев знаешь? О-ге! В ту же ночь выкрали бачу, увезли в Дарх. Гузарцы поутру за нами: отбивать. На! Высоко Дарх, ущелье тесное, всем кишлаком вышли. Бились до заката: и камнями, и мултучным боем. Отбили. Однако у нас одного недосчитались, у них одного; которых — поранили.
Четыре раза ходили гузарцы. Как ларец за семью замками — Дарх на высотах. Разбили лоб. Отступились. Расчет последний сделали: у нас убитых да от ран умерших — шестеро, у них — семеро. И бача наш, и верх наш. Подали гузарцы в суд. Ну, вот и судимся. Сегодня конец: следователь говорит: «Спрашивать больше не буду». По домам гайда! К вечеру тронемся.
— И мы к вам.
— Вот — доброе дело. Гостям рады. Вместе и пойдем.
На следствии — пристав сам. Я зашел передать поклон от жены, от Марьи Владимировны. Ест плов со следователем: сидит, живот гладит — тяжело.
— Кончили дело?
— Э, хоть бы и не начинать! Волокита одна. С этими делами из-за воды — вечно так.
— Как из-за воды?
— Так ведь дело возникло по жалобе гузарцев в том, что дархцы переняли им арык на левом берегу Зеравшана, отчего у них пропал посев, а когда гузарцы попытались открыть воду силой — напали на них и одного убили.
— Одного, а не семерых?
— Семерых? — подозрительно присматривается следователь. — Откуда вы взяли? Вы что-нибудь по делу знаете?..
— Нет, ничего не знаю. Так, что-то слышал… почему-то запомнилось, будто о семерых шла речь.