Крыша мира
Шрифт:
— Воистину — Ирям, райский сад! — шепчет Гассан, жадно раскрыв глаза. — Сколько времени не видали мы зеленой листвы, таксыр! Не лжет молва о кала-и-хумбском саде. Райский сад — нет другого имени…
Даже Джафар оживился. Правда — по другой причине: в городе есть бек — будет прием, будет угощение. Хоть немного отдохнем от походной жизни этих двух недель, от ночевок у костра, под холодной дымкой снеговеющих уже горных вершин.
Один из джигитов, рискуя сломать шею, поскакал по осыпи вперед — предупредить о нашем приезде: позор будет беку, если не успеет встретить по чину гостей. Мы замедлили ход, чтобы дать время изготовиться к встрече.
Но
По узкой безлюдной улочке, сквозь строй высоких оград, сложенных из плитняка или огромных глыб, перепаянных закаменелою глиною, двинулись мы к цитадели… Встреча, теснясь, заскакала вперед, вытянулась пестрою цепью. Я ехал за Джафаром, впереди Жоржа.
Стена к стене змеилась улица, квартал за кварталом. По-прежнему было безлюдно. Низко нависали над головой тяжелые ветви карагачей и раскидистых чинар. Душный волнующий запах крался сквозь камень застылых плит. Ариман все чаще встряхивал нетерпеливо гривой — как на трудном переходе. Минуя очередной перекресток, он закинулся: на земле, замуравленные краем в стену, лежали две огромные, из цельного порфира иссеченные чаши. Безотчетно — я натянул повод и свернул влево, в проулок, мимо отметивших его чаш.
— Куда ты? — изумленно крикнул Жорж, останавливаясь.
Я махнул ему рукой:
— Сейчас догоню, — и дал Ариману шпоры.
Доскакав до поворота — остановился. Тишина такая, как бывает только в горах: когда слышно, как камни дышат, как смотрится ящерица в ручей. Вправо, влево, впереди — крутым изворотом — те же насупленные, морщинистые, глухо молчащие стены. Затвор! Я оттолкнул коня к ближайшей ограде и, поднявшись на стременах, перегнулся через нее.
Сад, весь в цветах. Поздних, ярких знойной яркостью осени. Странных цветах: нет у нас на севере таких тяжелых никнущих чашечек, таких твердых, как камыш, стеблей. Целое стадо павлинов, раскидывая усмешкой радужные свои перья, медленно шло ко мне по зеленой лужайке. А среди них, в белой шелковой рубахе, открывавшей руки, плечи, высокую строгую грудь, — вся как пена морская, белая, статная, в черном венце до пояса струящихся кудрявых волос, — стояла женщина. Женщина? Или в самом деле еще не умерла на земле сказка?!
Увидела. Быстрее мысли я ссек, взмахом охотничьего ножа, нависшую надо мной душистую ветку — и бросил ее под ноги женщине. Но едва взблеснул — двумя лезвиями — над оградой — прямой широкий клинок, женщина вздрогнула, протянула руки и вся рванулась вперед с коротким звучным вскриком:
— Искандер!
Взбросив колено на седло, я готов был уже спрыгнуть в сад. Но в ту же минуту послышался быстрый топ мчащейся лошади и отчаянный вскрик Гассана:
— Таксыр, что ты делаешь?
Белая женщина, как тень, скользнула в цветочную завесу. По-прежнему переливались на солнце, рвавшемся сквозь листву, павлиньи хвосты.
Гассан, стоя на стременах, задыхаясь следил за нею потемневшим застылым взглядом.
— Ты играешь своей и нашими головами, таксыр! Там на дороге все остановились. Помощник бека выехал навстречу — а тебя нет. Если ты замедлишь, через минуту здесь будет три десятка всадников. Что ты им скажешь, таксыр? Скорее, скорее,
Я повернул Аримана. Мы вихрем вынеслись на улицу. В конце ее, у базарной площади, глухо шумела толпа. Когда мы подскакали, Жорж сумрачно покачал головой, Джафар казался сильно расстроенным. Лишь заместитель бека, приземистый, седобородый, плотный, в малиновом шелковом халате, перетянутом широчайшим поясом с серебряными огромными бляхами, был непроницаемо спокоен. Он и виду не подавал, что беку, лицо которого представлял он на торжестве встречи, нанесена обида — заставившим его дожидаться молодым фаранги. Непроницаемо спокойно выслушал он объяснения Гассана о порвавшемся будто бы стременном ремне. И непроницаемо спокойно рассыпал перед нами сложную вязь напыщенного привета.
«Почему — Искандер? — думал я, с усилием следя за извивами его цветистой речи. — Откуда могла взяться такая женщина — белокожая, черноокая — среди этих, — я оглянулся вокруг на переполненный людьми базар, чтоб проверить себя, — низкорослых, темно-бронзовых, до глаз заросших волосами — рыжими, русыми, только не черными — людей? И почему она так вздрогнула, когда увидела мой нож?»
Заместитель бека кончил. Довольно бессвязно ответил я на приветствие, чуть не забыв осведомиться, в заключенье, о здоровье бека.
— Что с тобой такое — солнечный удар, что ли? — язвительно шепчет, моргая очками, Жорж.
Веселой, радостной волной ударила кровь в голову.
— Солнечный удар? Да, да, именно солнечный удар. Как это у тебя хорошо сказалось, Жорж!
Жорж передернул плечами. Но уже гукали бубны за поворотом, и снова развертывалась пестрой шелковой лентой, втягиваясь в проулок, конная толпа встречавших нас кала-и-хумбцев. Мы тронулись дальше сквозь густые ряды сбежавшихся на площадь туземцев. Я всматривался. Нет: всюду одни и те же — такие похожие друг на друга, как братья родные — широкоскулые бородатые темные лица, коренастые, коротконогие фигуры. Попадались и женщины: они вглядывались в нас, прикрываясь рукавом: чадры здесь не носят. И они — такие же скуластые, бронзовые, коротконогие…
Искандер!
Жорж рядом со мной. Улица сужается, стремена чиркают о выступы садовой ограды.
— Перегнись через стену, — говорю я Жоржу. — Нет ли чего интересного?
Жорж привстает на стременах — и в то же мгновение ввстречу доносится визгливый старушечий голос. Явно — это не благословение.
— Вот ведьма, — отплевывается Жорж, опускаясь в седло. — Только на Востоке бывают такие страшные старухи!
— Поделом тебе — не заглядывай в чужие сады… А павлинов не было?
— Павлинов? Здесь, в восточном Дарвазе? Ты спятил!
— А на Александра Македонского я похож?
— Если ты не перестанешь, я тебя стащу с седла.
— Ах ты, братик, братик… Какой ты глупый! Ничего-то ты не понимаешь… А сам сказал: «солнечный удар»!
Пристально, ясные-ясные, до самой глуби ясные глаза. Да вижу же, вижу!..
Коротким перекатом ударила барабанная дробь: почетный караул встречал нас у въезда в седую цитадель былых ханов Дарваза.
Джафар наслаждался. Нам отвели три залы, огромных, застланных — коврами на нашей половине, циновками на половине нашей свиты. Парные часовые — где нужно и не нужно. И на дастархан не поскупился бек: пришлось-таки распустить пояса. Одних яиц Саллаэддин насчитал четыре сотни; семнадцать голов сахару… А дынь, винограда, персиков — и не пересчитать.