Крыши Тегерана

Сераджи Махбод

Мы с Ахмедом только что закончили одиннадцатый класс и осенью пойдем в последний. Я с нетерпением ожидаю окончания средней школы и своего семнадцатилетия. Однако меня очень беспокоят планы отца — он хочет, чтобы я поехал в Соединенные Штаты изучать гражданское строительство. Когда-то мой отец работал лесничим, защищал национализированные леса от браконьеров, от незаконной вырубки. Сейчас он работает в офисе, курирует весь регион, у него в подчинении целая армия лесничих.

— Ирану крайне нужны инженеры, — при любом удобном случае напоминает мне отец. — Мы на пороге преобразования

из традиционно аграрной страны в индустриальную. Человек с дипломом инженера из американского университета обеспечит себе и своей семье надежное будущее и вдобавок будет тешить себя тем, что до конца дней его станут называть «господин инженер».

Я люблю отца и никогда его не ослушаюсь, но я терпеть не могу математику и не хочу, чтобы меня называли «господин инженер». В мечтах я специализируюсь по литературе, изучаю древнегреческую философию, теорию эволюции, марксизм, психоанализ, ирфан и буддизм. Или же занимаюсь кино и становлюсь сценаристом либо режиссером — человеком, которому есть что сказать.

Я живу с родителями в районе для среднего класса. У нас обычный иранский дом со скромным двориком, большой гостиной и хозе — маленьким бассейном перед домом. В нашем квартале, как и везде в Тегеране, дома примыкали бы друг к другу, если бы не высокие стены между ними. В нашем доме два полноценных этажа, и моя комната занимает небольшую часть третьего, то есть находится в надстройке возле широкой террасы, с которой на крышу ведут массивные стальные ступени. Наш дом самый высокий и выходит на южную сторону.

— Я бы и даром не стала жить в доме, выходящем на север, — любит повторять моя мать. — У них не бывает солнца. И от этого размножаются микробы.

Она так и не закончила среднюю школу, однако обсуждает вопросы здоровья с апломбом выпускника Гарварда. У нее есть лекарства от любой хвори: травяной чай для излечения депрессии, настойка верблюжьей колючки для дробления камней в почках, цветочный порошок от насморка, сушеные листья, уничтожающие угри, и пилюли, помогающие вырасти вышиной с дерево, хотя в ней самой росту без обуви всего пять футов.

Покой летней ночи уходит, для семей начинается новый день, и наш переулок заполняется детьми всех возрастов. Мальчишки, гоняя дешевые пластиковые футбольные мячи, кричат и шаркают ногами, а девчонки, переходя от дома к дому, занимаются обычными для девочек делами. Женщины собираются кучками, и по тому, кто с кем стоит, можно определить, кто кому нравится. Ахмед разделяет эти сборища на три группы: восточный, западный и центральный комитеты по сплетням.

Ахмед — высокий худощавый паренек с ослепительной улыбкой на смуглом лице. Его сильное и стройное тело, твердые черты лица и яркие карие глаза опытному взгляду моей матери представляются олицетворением здоровья. Его любят в нашей округе, ведь он такой забавный. Я говорю ему, что если бы он более серьезно относился к своему Богом данному таланту, то мог бы стать великим комиком.

— Да, более серьезно, — откликается он. — Я могу стать самым серьезным клоуном в стране!

Я знаю Ахмеда с двенадцати лет, когда наша семья переехала

в этот район. Мы впервые встретились в школе. Меня избивали три драчуна. Другие мальчишки стояли и смотрели, и только Ахмед бросился на выручку. Эти парни были большими и противными, и, несмотря на героические усилия, нам обоим сильно досталось.

— Я Паш а , — представился я потом.

Ахмед улыбнулся и протянул руку для пожатия.

— Из-за чего случилась драка? — спросил он.

Я рассмеялся.

— А ты не знал? Зачем тогда вступился за меня?

— Трое против одного! Я этого не выношу. Конечно, я знал, что они нас одолеют, но это, по крайней мере, не так несправедливо, чем когда трое колотят одного.

Я сразу понял, что Ахмед навсегда станет моим лучшим другом. Меня покорили его отвага и доброта. Это происшествие связало нас и побудило моего отца, экс-чемпиона по боксу в тяжелом весе, учить нас боксу — к вящему ужасу матери.

— Ты приучишь их к насилию, — попрекала она отца, но тот был непреклонен.

Чтобы исправить положение, она повадилась поить меня желтоватой жидкостью с запахом конской мочи в жаркий летний день.

— Это поможет смягчить то, что отец делает с твоим характером, — уверяла она.

Мне нравился бокс, но мамино лекарство едва не заставило меня бросить занятия.

Через несколько месяцев тренировок наши удары стали твердыми, то есть короткими и быстрыми, а когда нужно — тяжелыми, и я захотел сразиться со школьными драчунами. Отец узнал о планах мести и вмешался.

— Садитесь, господин Паша, — сказал он однажды после тренировки.

Потом указал на Ахмеда.

— Присоединишься к нам?

— Конечно, господин Шахед, — ответил Ахмед.

И прошептал мне на ухо:

— Похоже, мы влипли, господин Паша!

— Когда мужчина осваивает бокс, — задумчиво начал папа, — он вступает в братство атлетов, никогда не поднимающих руку на людей слабее себя.

Мама бросила свои дела и встала рядом с отцом, храня строгое выражение лица.

— Но, папа, если мы не побьем людей слабее себя, то кого тогда нам бить? — спросил я в изумлении. — И, как бы то ни было, разве не глупо нарочно выбирать более сильных соперников?

Папа изо всех сил старался не смотреть на маму, а она впилась в него взглядом, как тигрица, выслеживающая оленя перед последним решительным прыжком.

— Я учил вас боксировать для самозащиты, — пробормотал он. — Не хочу, чтобы вы напрашивались на драку.

Мы с Ахмедом не могли поверить своим ушам.

— Я хочу, чтобы вы пообещали мне, что всегда будете чтить устав нашего братства, — настаивал отец.

Мы замешкались.

— Хочу, чтобы вы пообещали, — повторил он, повысив голос.

Итак, мы с Ахмедом нехотя вступили в братство атлетов, никогда не избивающих драчунов, которые расквашивают физиономии мальчишек слабее себя. В то время мы, разумеется, не подозревали, что такого братства не существует.

— Ираджу повезло, что твой отец заставил нас пообещать, — сказал Ахмед, и мы оба рассмеялись.