Крыши Тегерана
Шрифт:
— Если хотите знать мое мнение, самое ценное на свете — это дети, — говорит мать Зари.
Потом она обращает взор кверху, моля Бога не лишать любого родителя радости вырастить детей.
Мне хочется спросить ее, почему она молится Богу, который похитил у нее дитя, почему она не объявила Ему бойкот, не списала со счета, как нечто бесполезное. Я вспоминаю ту ночь на крыше, когда говорил отцу о несправедливости Бога, потому что Бог никогда не наказывает тех, кто издевается над людьми. Ту ночь, когда Зари сидела за низкой стеной и невольно услышала наш разговор. Я смотрю на ее фотографию на полке и чувствую,
Госпожа Надери заговаривает о семье Доктора.
— Его мать в психиатрической больнице, без всякой надежды на излечение, — говорит она. — Отец умер месяца два тому назад — благослови, Господь, его душу. Ему повезло, скажу я вам. Это ужасно — пережить собственного ребенка. Ничто другое не ранит так сильно. Последние несколько месяцев он, в сущности, не жил, а лишь дышал. В такой ситуации смерть — это благо.
Покачивая головой, госпожа Надери вытирает слезы.
В комнату входит Переодетый Ангел с полным подносом сладостей. Она тихим голосом приветствует нас, и Ахмед, Фахимех и я встаем, чтобы поздороваться. Жестом она просит нас сесть, а сама обнимает Фахимех и обменивается с ней шутливыми замечаниями. Она говорит так тихо, что я едва ее слышу.
Переодетый Ангел садится на подушку всего в нескольких сантиметрах от господина Надери, и тот улыбается. Он что-то ей шепчет, она качает головой. Потом он смотрит на меня. Интересно, что сейчас произошло между ними.
Молчаливость господина Надери кажется странной, не присущей тому разговорчивому, в чем-то философски настроенному человеку, которого я когда-то знал. Он всегда был добряком с чуткой душой, но с грубым, неприветливым лицом. Выпавшее на его долю тяжкое испытание не повредило его фигуре олимпийца, и он по-прежнему выглядит как грозный чемпион-борец, с искалеченными ушами и лицом, не один раз отутюженным на борцовском мате. Они с моим отцом, бывало, подробно обсуждали свои матчи. Я всегда наслаждался волнующими историями господина Надери, которые он рассказывал низким, хриплым голосом. Сейчас он совсем не похож на того беззаботного экс-чемпиона, каким был несколько месяцев назад!
Мать Зари говорит, что у Переодетого Ангела сильная простуда, никак не проходит.
— Бедняжка охрипла и кашляет все ночи напролет, — говорит она. — Ей надо пойти к врачу. Но молодые чересчур упрямы и считают, что со всем легко справятся. Благослови ее Бог! Дня не проходит, чтобы я не жгла для нее руту, которая отгоняет злых духов. Не знаю, что бы мы без нее делали!
По движению глаз Переодетого Ангела в прорезях паранджи я догадываюсь, что она смотрит на меня. Впервые она видит меня так близко. Наверное, ей любопытно, почему в меня влюбилась ее кузина и лучшая подруга. В ее поведении я ощущаю нервозность. Я мог бы поклясться, что она дрожит под покрывалом. Господин Надери снова шепчет ей что-то, и она шепчет ему в ответ.
Должно быть, они очень близки. Она, наверное, заполняет пустоту, которую оставила в его жизни смерть Зари. Бедняга обожал свою дочь. Она была центром его вселенной, солнцем, освещавшим его дни, и луной, светившей ему темной ночью. По вечерам, когда он приходил домой с работы, Зари выбегала к двери и, обвив руками его мускулистую шею,
— Два внука, — скажет он, бывало. — Я научу их бороться и продолжать семейные традиции. Борьба — лучший на свете вид спорта!
И вот теперь ушли два человека, которые могли бы исполнить его мечту. Может быть, когда-нибудь Переодетый Ангел подарит ему переживания сродни тем, что могла бы подарить Зари.
Госпожа Надери повторяет, что Сорайя стала опорой, которая не дала семье рухнуть.
— Боже милосердный, не лишай человека радости вырастить свое дитя, — снова молится она, — и прокляни дьявола Среднего Востока, прислужника Запада и погубителя молодых жизней.
Мы молча опускаем головы. Господин Надери с вздохом прикуривает следующую сигарету. Сильно удрученный оттого, что их дом займут другие люди, я интересуюсь:
— Можно спросить, куда вы переезжаете?
— В Бендер-Аббас.
У меня замирает сердце. Правительство высылает непокорных служащих в Бендер-Аббас, город на побережье Персидского залива, известный невыносимой жарой и влажностью.
— Почему Бендер-Аббас? — спрашивает Ахмед.
Госпожа Надери смотрит на мужа, но ничего не говорит.
— Кто смог бы навеки позабыть Зари, останься ее семья жить в нашем переулке? — сдержанно отвечаю я вопросом на вопрос, хотя я взбешен новостью о том, что их отправляют в ссылку.
Ахмед неожиданно встает. Похоже, он смущен своим вопросом.
— Однако САВАК ошибается, — говорю я. — Никто и никогда не забудет ее, так или иначе. Ни ее, ни Доктора. Люди в этой стране не забывают и не прощают.
Глаза господина Надери увлажняются. Потушив сигарету и прикуривая следующую, он пристально смотрит на меня страдальческим взором.
Жаль, у меня не хватит смелости рассказать им о нас с Зари, но ведь любовь — это тайна двоих. Нельзя так просто сорвать с сердца завесу и раскрыть перед всеми сокровище любви. Я всегда удивлялся, почему вопреки пылкой душе нашей нации, чья поэзия наполнена любовными излияниями, в реальной жизни при общении с противоположным полом мы сдерживаем свои чувства. Несмотря на то что госпожа Надери видела нас с Зари в объятиях друг друга, она никогда не заговорит об этом, как и я. Неважно, что их дочь была центром моей вселенной или что я оплакиваю ее каждую минуту последние несколько месяцев. Некоторые вещи должны оставаться запечатанными в тайниках души.
Я смотрю на Переодетого Ангела и понимаю, что она по-прежнему глядит на меня. Ее глаза быстро моргают за темной кружевной завесой — глаза, напоминающие мне глаза моего ангела, только неулыбчивые.
Мы сидим в этой комнате несколько часов, почти не разговаривая, находя утешение в том, что разделяем общую боль. Впервые после смерти Доктора мы можем вместе скорбеть.
26
ГЛАЗА АНГЕЛА
Стоит почти весенняя, необычно теплая погода для этого времени года — середины эсфанда, или конца февраля, — однако мама требует, чтобы, выходя из дома, я надевал теплую зимнюю одежду.