Крысобой. Мемуары срочной службы
Шрифт:
Она махала ему, пока видела, прищурясь, взглянула на противоположные окна, прошла к зеркалу. Осторожно, словно с обожженной кожи, сняла халат и стояла на свету, чуть поворачиваясь, унимая в руках неясные движения, и свет красил ее золотым, желтым, розовым, синим, с улицы пахло мокрой мостовой, сырыми листьями, улица еще толком не проснулась; она, замерев, смотрела на себя, а затем важно объявила, что настал час расплаты — подбежала и колотила за то, что подсматривал, за то, что приставал и появляюсь раз в полгода, и еще сопротивляюсь, и не признаю, отбивалась сама, задыхаясь от смеха, теряя силы, вкрадчиво просила прощения, коварно пытаясь вырваться,
— Если я вижу тебя во сне — ты никогда не подходишь. Куда ты там смотришь? Ложись.
— У тебя под окнами какая-то подсобка.
— Палатка, продают торты.
Ее родители ездили на дачу, но там не работал телефон, они никогда не говорили, когда назад, и я уходил рано, к открытию метро, бормоча покаянно вахтерше: надо встречать поезд — она зло молчала, лязгая цепью, замыкавшей дверь.
Тогда я вдруг почуял, как там он один, скулит, опрокинул воду и бросился домой, пьяно щипало в глазах — щенок забарахтался в ногах, я валял его на спину, разрывал молочный пакет, я, уходя, настлал ему газет, я заметил: они испачканы кровью, щенок хлебал свое пойло, выпятив лопатки.
— Покажи свои лапы… Это? Я виноват. Я не думал, что так дойдут скоро.
Комната похолодала, чужая, запер дверь, отодвинул от стен диван, шкаф, тумбочку, холодильник. Щенок мешал. Левая сторона от двери до окна. И правая. Под окном. Батареи. Стены.
Ход — один, над трубой, отопление. Свежий, но разработанный, грызла не одна. Вещи я перебрал на диване. Диван промял дважды. Снял занавески, их нельзя посмотреть раз и успокоиться — отвлекают. Особо — холодильник. Надо сразу исключить гнезда.
— Надо исключить гнезда.
Щенок забоялся двери, я запоздало присел — щель. Но вроде еще не время. Подсадил щенка на диван.
— Дверь мы с тобой просто забыли. — Снял с батареи половую тряпку и плотно натолкал ее в ход над трубой, начерно. Освободить спину. Подкрался к двери — постучали.
Соседка, вежливая старуха:
— Чайник твой вскипел. Сколько собак завел?
— Одна. Вон он.
— Какую одну? А с кем же ночью носился? Визжали! В коммунальной квартире хочешь собаку держать — бери у соседей согласие. У меня аллергия на шерсть. Видишь, шея опухла?
Я затворил дверь и — пальцы на нижнюю кромку. Грызли. Все хуже.
До ночи я начинил битым стеклом ход над трубой, посмотрел кухню, трубопроводы ванной и туалета, дырок полно. Есть хорошее правило борьбы с грызунами: надо защищать тот простор, который ты можешь защитить, а не тот, что тебе необходим для жизни, про все остальное достаточно знать.
Подмел лестничную клетку, на совке посмотрел пыль — да.
— Можешь не подметать, — погрозила старуха. — На собаку нужно разрешение.
Чтоб жить, я отгородил место в углу, положил постель себе и щенку. Выгнул шею настольной лампе, чтоб свет падал на нас, взял черенок от лопаты и пробил его макушку гвоздями «соткой» — гвозди растопырились жалами. Выпросил у бабки стакан муки. Когда соседи отошли ко сну, насеял муку под нашей дверью на плиточный пол. И включил потушенный бережливой рукой свет на лестничной клетке.
— Сегодня пересидим. Завтра погуляем.
Я немного почитал на ночь про собак. Сидели на свету, как в шатре. Щенок беспокоился, мешал мне слушать. Я прилаживался дремать, но не закрывались глаза. Потолок? Подоконник? Что я забыл? Неужели я должен простукать полы? Я и так много работал.
Щенок встрепенулся и полез через меня, охватывая поводком.
— Дай послушаю.
Его влекло к двери, я намотал поводок на трубу.
Щенок прыгал на поводке, труба словно гудела, он злился и рычал на меня.
— Пересидим!
Дурак! он рвался, протягиваясь вперед острой мордой, сейчас он разбудит соседей, сейчас все прибегут, и я отвязал его, муку запятнали следы, мы сбегали по лестнице, я включал свет, бил по перилам рукой, сохраняя нужную пустоту вокруг, про подъезд я знал, лучше, если бы мы кого-нибудь встретили, я подхватил щенка на руки, врезал кулаком по ящикам почты, прыжками достиг дверей, пританцовывая, не оставляя ног на месте, и выскочил вон, в сторону от помойки и травы, под фонарь, и вернул щенка земле, он все равно тянул ошалело и взрыкивал, я словно чувствовал себя под чужой волей, но спохватился: я же могу еще позвонить! И ночь охлаждала, стены чуть расступались, есть у меня единственный рубль, телефон у торговых рядов — туда я не решился подойги, зная про землю рядом. Следующий телефон у почты, я долго следил, подходя черепашьим шагом, но вместо наборного диска — круглая нашлепка «Телефон отключен», в соседнем с мясом выдрали трубку.
Далее, к школе, щенок не хотел, его тянуло в стороны — телефон только на жетоны! Уже закрылось метро, с завыванием неслись под мост троллейбусы, забравшие с далеких остановок последних, двором я выволок щенка к зубной лечебнице, и вот телефон, возле него парень с девчонкой, девчонка засмеялась — по горбатой черной дороге, подсеребренной фонарем, трусила крыса. Время.
Я потащил щенка на середину Бутырской улицы — движение редело, объезжали, мы причалили на той стороне у «Детского мира», где телефоны жались к киоску «Мороженое», но все освещал фонарь, я вздрогнул, но это ветер гнал по мостовой корябающий листок, плохо слушались ноги, щенок сипел, он так рвал ошейник, до удушенья, лаять не мог, я не смогу побежать, но я перетянул щенка и шатался из будки в будку, дергано отрывая ноги от земли, здесь телефоны брали рубли, первый не гудел, второй гудел, не переставая при наборе, на третьем я даже набрал, затолкав щенка под колени, но телефон хапнул монету и оглох, там уже взяли трубку, там уже спрашивает голос, я грохнул кулаком по телефону, хрустнуло, и среди гудений, нытья далеких гудков, шуршания Старый глупо:
— Алло. Говорите. Вас слушают.
— Старый, это я, это я!
Отбиваясь от чужих отголосков, хрипов, просачивавшегося гудения, подумал, что это не мне, это не он, но Старый чуть ближе переспросил:
— Кто это?
— Я! Меня прижали и здесь, я не могу, когда так рядом! Надо сделать.
— Знаете, я, я, — лепетал Старый. — Знаете, я не имею возможности, вы, как я понял, желаете немедленно. Меня в данный момент, ну, просто семья не отпустит. Алло? Вы слушаете? Алло.
— Да, я слышу тебя!
— Я приеду, постараюсь заехать. Может быть, завтра. В общем, когда буду в тех местах. Обязательно, сейчас я просто замотан, ну не могу ж я вот так взять и сорваться. — Он обиженно помолчал. — Тебе там скучно?
Теперь нельзя сказать: я буду ждать, он длительно опускал трубку. Бывает, так кладут трубку, что обрывается разом. А бывает, трубка отрывается от уха, задевает прядь волос, движется по воздуху, ударяется о корпус телефона, гремит, примеривается к рычажкам. Только потом — все, но до этого еще слышишь, еще там, хотя разговор окончен.