Крысы в городе
Шрифт:
Бандиту с тремя судимостями за плечами удар пришелся ниже пояса: его низвели до уровня прихлебалы при паханах, назвали «шестеркой», ниже которой в блатном мире можно поставить разве что акуса — лагерную накипь или додика — пассивного педика.
— Убью! — Кукуй взмахнул дубинкой. — Доканаю, собака! Тут на сцене появилось третье лицо. Из глубины помещения кто-то плохо различимый рявкнул злым, хорошо поставленным командирским голосом:
— Отставить! Убери палку. И отойди.
Скрипнув зубами.
— Вставайте, господин Рыжов! Не век же вас ждать хозяевам. Пошли.
Он обращался на «вы», чем несказанно удивил Рыжова. Рыжов встал и тут же покачнулся: голова кружилась словно с похмелья. Жутко неприятное чувство тошноты стояло у самого горла. Язык пересох, хотелось пить. Во рту ощущался солоноватый вкус крови.
Устояв на ногах, Рыжов огляделся. Он находился в просторном гостевом холле дорогой финской сауны. Пол покрыт красным однотонным ковром. У стены без окон в полумраке тонул камин. Не декоративный, а настоящий. Рядом лежала поленница аккуратно напиленных дров. На специальном художественно кованном треножнике висели такие же кованые щипцы, кочерга и совок для выгребания золы. У противоположной стены блестел стеклом и лаком сервант, забитый хрусталем и фарфоровыми кофейными сервизами. В углу виднелся прямоугольник холодильника «Ноу фрост» нежного голубого цвета. Центр холла занимал невысокий круглый стол, окруженный массивными низкими креслами.
К в а д р а т н ы й осмотрел Рыжова и сказал:
— Умойтесь.
Он распахнул дверь предбанника. Рыжов осмотрел себя в зеркале. Нижняя губа была разбита, кровь запеклась на подбородке.
Рыжов прошел в душевую, умылся холодной водой, прополоскал рот. Взял чистое махровое полотенце из стопки, лежавшей на лавке в предбаннике, вытер лицо. На полотенце осталось красное пятно.
Вышел в холл, протянул обе руки квадратному. Тот посмотрел с удивлением.
— Наручники, — подсказал Рыжов.
— Он еще, гад, издевается! — Хозяин дубинки яростно взвыл. — Дай, я ему врежу!
— Пошли, — сказал к в а д р а т н ы й и кивнул в сторону выхода.
Выйдя на свет из полумрака, Рыжов на миг зажмурился: яркое солнце ослепило его. Впереди за густыми зарослями жасмина виднелось двухэтажное кирпичное здание с верандой и балконом. Оно походило на старинный замок, тюрьму и недостроенный храм одновременно.
— Богато живете, — сказал Рыжов.
— Как надо, так и живем, — огрызнулся квадратный.
— Кто владелец? — не обращая внимания на тон сопровождающего, спросил Рыжов.
— Если потребуется, тебе скажут.
По дорожке, вымощенной шестиугольными бетонными плитами и обсаженной аккуратно подстриженными туями, сопровождающие провели Рыжова к дому. На открытой веранде из рук в руки передали п р я м о у г о л ь н о м у -охраннику, крепкому и надежному, как сейф старой немецкой работы.
Тот открыл дверь в дом и пропустил Рыжова внутрь. Сам остался снаружи. Сказал: «Иди» — и притворил дверь.
Пройдя просторную прихожую, Рыжов оказался в столовой. Под хрустальной люстрой
— Вы меня узнаете, господин Рыжов? — Женщина сделала шаг в сторону гостя.
— Госпожа Калиновская, — спокойно определил Рыжов, хотя вот так, как говорят, нос к носу, с мадам не встречался.
— Удивлены?
— Нисколько.
— Забавно. Я думала, вы удивитесь.
— Встреча с вашими холопами была столь теплой, — Рыжов машинально коснулся затылка и поморщился, — что я сразу понял — за этим стоит женщина.
— Серьезно? — Она не показала, что ее задели его слова. — Впрочем, говорят, вы хороший сыщик. Так?
— Наверное, те, кто вам это говорил, знают.
— Хорошо, — предложила Калиновская, — проходите к столу. Садитесь. Должен подъехать еще один человек, но мы его ждать не станем. Я проголодалась…
Весь разговор и поведение хозяйки дома — ее вкрадчивый ласковый голос, томно-ленивые движения — напоминали Рыжову что-то знакомое, но что именно, сразу сообразить он не мог: мешала сосредоточиться внутренняя напряженность. И вдруг в момент, когда Калиновская, глядя на него, прищурила глаза и мягко выгнулась в его направлении, догадка пришла сама собой.
Происходившее между ними было не чем иным, как игрой кошки, которая закогтила бедную мышку и, прежде чем расправиться с ней, решила вдоволь потешить свои охотничьи инстинкты. Хищникам доставляет удовольствие растягивать процесс охоты, даруя жертве наивную веру в возможность ускользнуть от схвативших ее когтей. Уверенность в праве играть жертвой, чтобы в конце концов удавить ее и съесть, щекочет нервы зверя, усиливает ощущение его собственного могущества.
В то же время Рыжов понял: его судьба однозначно не решена. Ее будет определять кто-то третий, кого еще предстоит дождаться. Скорее всего этот неизвестный предложит какие-то условия. Если это так, то о их содержании догадаться совсем не трудно. Значит, существовало по меньшей мере два выхода из сложившихся обстоятельств. Первый — сразу пасть на колени перед теми, кто его прихватил, слезно просить о прощении, уверять, что готов служить их делу. В какой-то мере это будет выглядеть попыткой мышки ускользнуть из когтей кошки, что, безусловно, доставит хищникам дополнительное удовольствие, особенно если они заранее решили ее съесть.
Второй выход, кстати, единственно достойный человека чести, состоял в том, чтобы не показать своего страха, не сломаться и тем самым не доставить удовольствия этой умной хищнице, ожидавшей увидеть испуг в глазах жертвы, желавшей его сломать.
— Спасибо, госпожа Калиновская.
Рыжов сел за стол, взял белую салфетку, лежавшую рядом с прибором. Совсем не аристократически вытер тыльной стороной кисти разбитую губу. Посмотрел на мазок крови и вытер руку салфеткой. Сокрушенно вздохнул: