Крюк, или Анданте для одной молодой женщины, двух мертвых бабочек и нескольких мужчин

Дубчак Анна Васильевна

– Зовите меня просто Сизов, – спокойно ответил голос. – Мне, знаете, как-то неловко переводить то, что сказал вам Моцарт. Боюсь вызвать ваш гнев.

– К черту неловкость! – закричала Ольга. – В кои-то веки судьба послала мне эту встречу, а вы еще церемонитесь! – Но тут она почувствовала, как Моцарт, быстро оглянувшись и словно бы проверяя, не видит ли их кто-нибудь, обнял ее и принялся осыпать ее обнаженную шею поцелуями. Она могла бы поклясться, что от него пахло сладкими духами или пудрой, а дыхание было теплым, почти горячим – значит, не призрак…

– Уже

можно не переводить? – сыронизировал сверху вездесущий Сизов.

– Как вам не стыдно… – Ольга совершенно не сопротивлялась, когда Моцарт, подхватив ее на руки, углубился в заросли жимолости. Они упали на траву. С композитора свалился его пышный голубой парик, и тонкие светлые пряди собственных волос упали Ольге на грудь.

– Пошли вон, Сизов! – только и успела простонать она, обнимая Моцарта и целуя его в сухие и горячие губы. – Я же чувствую, что вы подсматриваете за нами… Вольфганг, – прошептала она нежно, отвечая на его ласки, – Амадей… Что же это такое? Боже, Боже, сделай так, чтобы он не исчезал!..

Моцарт шептал ей что-то на своем немецком, и Ольга чувствовала, что сейчас расплачется, не в силах понять его слова. Ей было обидно, как никогда. Хотя, конечно, подобный лепет, этот любовный горячечный бред на всех языках мира звучит примерно одинаково…

– Я тоже, – задыхаясь, произнесла она, закрывая глаза и погружаясь в неизъяснимое блаженство, – я тоже… Теперь я тебя тоже понимаю… – Ее пальцы теребили атлас его камзола, а зубы покусывали нежные кружева его рубашки. Но вдруг она встрепенулась: – По аллее кто-то идет! Слышишь? Какие-то люди с колясками…

Она быстро поднялась с травы, приводя в порядок платье. С трудом нашла туфлю, закатившуюся под густо переплетенные ветви орешника. Поправила прическу.

Моцарт, в свою очередь, нахлобучил на голову измятый парик, застегнул камзол и помог Ольге. Он привлек ее к себе и сказал несколько ласковых слов на ухо.

– И я тебя, – прошептала она, чувствуя, как ее бьет дрожь. Слезы хлынули из глаз: она знала, что сейчас произойдет неизбежное. Действительно, МОЦАРТ ИСЧЕЗ.

Налетел ветер, ей стало холодно; над головой трижды сверкнула молния; глухо, словно кто-то похрустел гигантским небесным пергаментом, прогремел гром; первая капля дождя мазнула по щеке…

– Моцарт, – рыдала Ольга, дрожа всем телом, – ты куда?… Я же забыла тебя спросить об «Анданте»! Моцарт! Не уходи!..

Вдруг она увидела, как в траве что-то сверкнуло. Она наклонилась и подняла… пряжку, его серебряную пряжку!

– Сизов! – радостно позвала она, оглянувшись, сердце ее забилось сильнее. – Сизов, он оставил мне на память пряжку!..

– Он еще вернется за ней, – довольно спокойно, но, как показалось Ольге, злобно отозвался откуда-то сверху Сизов.

– Значит, я еще увижу его?

– Да, – тяжко вздохнул Сизов. А Ольга просияла.

Лил дождь. Платье вымокло, туфли разбухли и стали походить на калоши. Настроение Ольги менялось, как порыв ветра.

– Сизов, не злись, – заворковала она, – Моцарт ушел и теперь, наверное, не скоро вернется… Ты не думай, я о тебе не забыла. Скажи лучше, где здесь можно согреться? Яже простыну,

заболею и умру, с кем ты тогда будешь говорить о бабочках и прочей чепухе?… – Она машинально проверила, на месте ли бабочки, и убедившись, что они здесь, вздохнула полной грудью. – Какой воздух, Сизов! Как давно я мечтала подышать вот таким свежим воздухом!..

– Выходи на аллею, – сухо произнес Сизов. – Тебя там ждут…

Ольга, спотыкаясь, выбралась на аллею. Мокрые деревья роняли на землю последние капли дождя. Где-то далеко, за ажурной парковой оградой блеснул первый луч солнца. Рядом кто-то плакал, вероятно, ребенок. Ольга обернулась и увидела на скамейке девочку. Несмотря на недавно прошедший дождь, она была в совершенно сухом клетчатом красном платье, белых гольфах и темно-красных лакированных туфельках.

– Ты чего ревешь? – спросила Ольга и взяла девочку за руку. Ей было лет десять; в общем, довольно взрослая уже девочка, а плакала, как маленькая. Вот об этом Ольга и намеревалась ей сказать.

– Она подарила ей Катю, – безутешно рыдала девочка, размазывая по щекам слезы.

Солнце выкатилось из-за туч, и парковая аллея теперь сверкала в его лучах, ослепляя до слез.

– Какую Катю? Кому? – ничего не понимала Ольга. И вообще, она не совсем осознавала, что происходит.

– Ларисе! – вдруг возмущенно взвизгнула девочка и разрыдалась безутешными слезами. Ольгу эти слезы словно привели в чувства, она тряхнула головой, пытаясь сосредоточиться.

– Кто такая Катя? Давай по-порядку… Так кто такая Катя, чтобы ее можно было кому-то дарить?

– Это моя кукла. Я была в школе, когда они пришли, и мама подарила этой девочке мою Катю.

– Боже, я вспомнила, – взволнованно прошептала Ольга и вся покрылась мурашками. – Я вспомнила… Ведь ты никогда не расставалась с Катей, ты и спала с ней, и шила на нее платья, я очень хорошо помню ее… Так отбери ее! Пойдем, – она взяла ее за руку, – пойдем, я помогу тебе.

Они встали со скамейки и быстро пошли по аллее. Через мгновение за деревьями запестрели зонты аттракционов.

Маленькая Лариса сидела на карусели, оседлав круглого, как поросенок, слоника с отбитым хоботом, и качала ножкой в нетерпении. Рядом, под расписным шатром на желтой скамеечке сидела ее мать. («Тетя Вера», – вспомнила Ольга.) Карусель должна была вот-вот начать свое кружение. Тут Ольга и девочка, которая уже перестала плакать, одновременно увидели куклу Катю – рыжую, страшненькую, с выколотыми глазами и проломленной головой. («Трепанация черепа», – продолжала вспоминать Ольга свои детские садистские игры, свои изощренные операции над несчастной Катей.)

Они подскочили к Ларисе, выхватили из ее рук куклу и едва успели убежать, как карусель пришла в движение.

– Мама! Мама! Они украли Катю! – кричала теперь уже Лариса. Но Ольге было совершенно не жалко ее. И даже напротив…

Девочка поцеловала на прощание Ольгу и… исчезла.

– Сизов? – окликнула Ольга в растерянности; ей почему-то снова захотелось плакать. – Почему они все исчезают? И Моцарт, и эта девочка?… Ведь я их люблю, и всегда любила!

– Они будут возвращаться, – прозвучал грустный голос Сизова. – Но всегда неожиданно, когда не ждешь…