Ксанское ущелье
Шрифт:
— А-а, будь по-твоему, — смирился тот. — Я еще докажу вам, что Батако Габараев не зря папаху носит.
В те минуты, когда Васо, не помня себя, бросился в аул на выстрелы, Батако хотел оглушить тщедушного старичка и увести обоз. Но что скажет ему Бакрадзе? «Я тебя за всей бандой посылал, а не за винтовками и лошадьми. Зачем мне эта старая перечница?»
«Нет, — рассудил Батако. — Бакрадзе за каких-то кляч не даст обещанной награды. Надо войти в доверие к Васо и устроить ему западню. Чтоб не вырвался. Чтоб целехоньким доставить его в Гори».
Рассвело.
Аульчане
Угодит шальная пуля, поздно будет думать, в тебя она летела или не в тебя.
Кизилбек, ровесник Иласа, живший на противоположном конце аула, первым решился подойти к сакле тетушки Техон.
Опираясь на тяжелую суковатую палку, остановился рядом и седой как лунь Беса.
— Что за несчастье, сынок, нас постигло?
— Ничего не известно, Беса. Никто не показывается из сакли.
— А ну покричи! Может, откликнется кто?
— Тетушка Техон! Техо-о-он!
Ни звука.
Подоспели Ольга и Майсурадзе.
Ольга кинулась к родной сакле, распахнула дверь. Никого.
По полу разбросаны вещи, кругом следы тяжелых, грязных сапог, окурки.
Она бросилась к сакле Техон. Мать Иласа обвисла на веревках, привязанная к стояку.
Ольга развязала впившиеся в тело женщины веревки, вынула изо рта кляп.
— Тетушка Техон! Где мои?
— Разве их нет дома?
— Нет.
— Да неужто эти звери с собой их увезли?!
Ольга без сил опустилась на скамью:
— Бедные мои! Накликала я беду на ваши головы.
Техон тронула ее за плечо:
— Доченька! Не знаешь ли ты, что с моим единственным, с моей кровинушкой?
— Не знаю, тетушка Техон. Не знаю.
— Ой, беда мне! Ой, горе мне! Но неужели мне померещился этой проклятой ночью его голос? Неужели не он стучался ночью в окно?
— Он, тетушка, он!
— Так где же? Где он теперь? Где, милая? — измученная не столько болью затекших рук и ног, сколько неизвестностью, исступленно твердила вдова. — Где-е?
На пороге остановились соседи, лица их были бледны, глаза опущены.
— Что? — выдохнула Техон. — Что-о?
Люди расступились, пропуская ее. Техон, бледнея, прижала руки к груди. Сердце подсказало женщине, что ее единственный сын рядом.
Соседи, обнаружившие Иласа, успели внести его во двор и положили на бурку, стоя рядом в нерешительности и скорби.
Техон увидела дорогое лицо и пошатнулась. Ее не успели поддержать, и она рухнула на землю.
Старый Беса кивнул женщинам, чтоб приглядели за Техон, чтоб успокоили, как могли, а сам, положив на палку узловатые, черные, как земля, руки, приговаривал, покачивая седой головой:
— Рыдай, рыдай, Техон! Крепость твоя Карская [15] рухнула. Закатилось твое солнце, бедная женщина. Осталась ты одна, Техон, как ворона в дремучем лесу. Никогда уж теперь не заглянет в сердце тебе рассветный луч. Так и будет вечно ныть твоя душа, так и будет она плакать, как вьюга в долгую зиму.
15
Карская крепость — осетинское народное присловье, смысл его: надежда, опора.
Около двора процокали копыта, и Ольга, словно очнувшись, сбросила с плеча карабин.
Раздвинув сгрудившуюся у входа толпу, в центр двора протиснулся Кизо Сокуров. На спине у него висела винтовка.
Он мельком глянул в лицо убитому, снял с головы папаху:
— Что за несчастья обрушились на наш аул? Здесь Илас убит, а перед Цхилоном я жандармов видел. Знаете, кого они везли связанным?
Люди подняли головы.
— Васо! Васо Хубаева они везли!
Ольга едва не застонала. Так вот где Васо! В ловушку попал из-за ее прихоти. Что делать? Что делать? Кто подскажет?
Ей хотелось сейчас же прыгнуть в седло и нагнать солдат, отбить Васо. Но разум останавливал: «Не отобьешь ты его одна, а только погубишь».
— Что и говорить, нерадостную весть ты привез нам, Кизо, — сказал Беса. — Видно, так всегда: горе в одиночку не ходит.
— Да, — кивал головой Кизо — Я упрашивал в Цхилоне людей, уговаривал: «Отобьем Васо!» Только никто не решился. А куда я один против солдат?
— Ты не один, Кизо, — сдерживая слезы и наливаясь гневом, сказала Ольга. — Нет, ты не один. Вон тут сколько таких, как ты. О небо! Как больно и стыдно за вас! Стоите с опущенными головами, а этот орлом взлетал навстречу врагу. И вот принял смерть. Как земля не провалится у вас под ногами? В аулы врываются, что ни день, клыкастые волки, а вы прячетесь по саклям, как бараны по хлевам!
Блестящие от подступивших слез глаза Ольги вдруг потускнели. Отвернувшись от безмолвной толпы над сиротливой, неожиданно показавшейся маленькой и жалкой фигуркой Иласа, она наткнулась взглядом на высоченного, как столб, Кизилбека, и глаза ее снова загорелись гневом.
— Женихи, а все держитесь за подолы матерей! Как будете смотреть в глаза тем, кто жертвует жизнью, чтоб не сидели у нас на шее князья?
— Легко говорить… — Один из мужчин надсадно закашлялся. — Неужели… я… кха-а-а… отпущу своего сына… кха-а… на бойню? У них-то… — Он снова закашлялся. — У солдат винтовки, патронов — завались, а у него? Одна дедова сабля.
— Это точно, — поддакнул Кизо. — Саблей теперь много не намашешь.
— Заскулили! — плюнула Ольга. — Не над павшим будь сказано, да уж так случилось. Прости, Илас. Он моложе многих из вас был, но не ждал, когда ему винтовку подадут. Сам добыл у врага.
— Добыть-то добыл, а чего добился? — опять хмыкнул Кизо.
Его поддержал старик в дорогом бешмете. «Чужой в ауле, — определила Ольга мгновенно. — Не наш». Старик чуть выступил вперед и, наклонясь к Иласу, нежное, с девичьим румянцем лицо которого наливалось синевой, поправил смятый в темных пятнах засохшей крови башлык.