Ксеноцид
Шрифт:
— Если мы предпримем столь автократические меры, люди подумают, что мы запаниковали, — заявил епископ.
— Нет, они посчитают, что вы контролируете ситуацию. Спокойные испытают к вам благодарность. И тогда вы вновь завоюете доверие общества.
— Не знаю, — вздохнул Ковано. — Еще ни один бургомистр не поступал подобным образом.
— Но ведь еще никто из бургомистров не становился перед проблемой такого рода.
— Люди скажут, что я воспользовался претекстом, потому что желаю сделаться диктатором.
— Может и скажут, — согласилась с ним Валентина.
— Они же
— Ладно, проиграешь ближайшие выборы. Что с того?
Перегрино рассмеялся.
— Она говорит словно клирик, — заметил он.
— С удовольствием проиграю выборы, лишь бы только поступить правильно, — оскорбленным тоном заявил Ковано.
— Ты просто не уверен, правильно ли поступаешь, — догадалась Валентина.
— Но ведь и ты не можешь заверять, что сегодня ночью обязательно вспыхнет мятеж.
— Да нет, как раз могу, — ответила на это Валентина. — Обещаю вам, что если именно сейчас вы не предпримете решительных мер и не исключите возможности сборищ сегодняшней ночью, то проиграешь намного больше, чем просто выборы.
Епископ все еще хохотал.
— Даже трудно поверить, что это слова той же самой женщины, которая обещала поделиться советом, хотя особых надежд и не питает.
— Если вы считаете, будто я пересаливаю, то что предложит ваше преосвященство?
— Вечером я проведу траурную мессу по отцу Эстеваньо. Буду молиться о мире и о сдержанности.
— Это приведет в собор тех, которые и так не участвовали бы в замешательствах.
— Ты не понимаешь, насколько важна вера для жителей Лузитании, — заявил на это Перегрино.
— А вы, епископ, не понимаете, к каким опустошениям могут привести страх и бешенство, как быстро забываются и религия, цивилизация и обычная пристойность, как только на улицы выходит чернь.
— Я объявлю тревогу в полиции, — решился бургомистр. — Половину из них вышлю в патрули, с заката до полуночи. Но баров не закрою и полицейского часа тоже объявлять не стану. Я хочу, чтобы все шло как всегда. Как только мы начнем что-либо менять и закрывать заведения, мы лишь дадим дополнительные поводы для бешенства и страха.
— Вы дадите им уверенность, что власть контролирует ситуацию, — резко возразила ему Валентина. — Вы предпримете действия, пропорциональные тем, которые их мучают. И тогда они признают, что кто-то что-то делает.
— Ты очень умна, — признал епископ. — Подобное было бы наилучшим советом для крупного города, тем более — на планете, не столь подчиняющейся христианским принципам. Но мы всего лишь деревушка, и люди здесь почитают Бога. Сегодня они нуждаются в утешении и подкреплении, а вовсе не в полицейских часах, закрытых барах, пистолетах и патрулях.
— Это вы делаете выбор. Как и обещала, я всего лишь делюсь с вами советом.
— Мы благодарны за это. Будь уверена, что сегодня вечером я буду начеку.
— Спасибо за приглашение, — сказала Валентина. — Но вы сами видите, что пользы от этого получилось мало.
Она поднялась со стула, после долгого сидения в столь неудобной позиции все ее тело болело. Но она не склонилась сама, ни головы не склонила. Даже сейчас, когда епископ протянул руку,
Валентина вышла разгоряченная. Она предупредила их и сказала, что следовало бы сделать. Но, как и большинство лидеров, которые никогда еще не встречались с настоящим кризисом, они сами тоже, собственно, и не верили, что сегодняшняя ночь хоть в чем-то будет отличаться от всех других. По правде, люди верят лишь в то, что видели сами. Завтра Ковано поверит и в комендантский час и в закрытые бары в моменты общественных беспорядков. Только вот завтра будет уже поздно. Завтра им останется лишь подсчитывать число жертв.
Сколько могил придется выкопать рядом с могилой Квимо? И чьи тела опустить в них?
Валентина была здесь чужой и не знала почти что никого, но никак не могла согласиться с неизбежным взрывом. У не имелся только один выход. Надо поговорить с Грего. Убедить его в серьезности происходящего. Если бы он сам ходил от бара к бару, советовал проявлять терпение, апеллировал к спокойствию, тогда, возможно, беспорядков можно было бы избежать. Один он мог сделать это. Его знали. Знали, что он брат Квимо. Это его слова довели вчера до бешенства. Его бы слушали, и тогда ситуацию удалось бы успокоить, спустить на тормозах, разрядить. Она должна найти Грего.
Вот если бы тут был Эндер. Она сама всего лишь историк, а он на самом деле вел людей в битву. Вообще-то, детей. Он вел в бой детей. Только это все равно… он бы знал, что делать. Почему его нет рядом сейчас? Почему все это легло на нее? Ведь она не умеет справляться с насилием и войной. Никогда ей этого не удавалось. Ведь именно затем и родился Эндер, третий ребенок, зачатый по приказанию правительства в эпоху, когда за более, чем за двух детей родителям грозили чудовищные карательные санкции. А все потому, что Петер был слишком жестоким, а она, Валентина, излишне мягкой.
Эндер обратился бы к разуму бургомистра и епископа. А если бы и нет, он знал бы, как самому пройтись по городу, успокоить людей, взять ситуацию в собственные руки.
Но, хотя Валентина сама желала, чтобы брат был сейчас рядом, она вместе с тем понимала, сто и ему не удалось бы отвернуть того, что должно было случиться. Возможно, что даже того, что она предложила — не достаточно. Свои предположения она основывала на том, что было ей известно самой, о чем она читала на различных мирах, в разные времена. Огонь сегодняшней ночи наверняка разнесется еще шире. Но теперь она уже серьезно начинала опасаться, что ситуация намного хуже, чем предполагала с самого начала. На Лузитании люди слишком долго жили в чуждом мире, не давая выхода собственным страхам. Всякая иная колония мгновенно распространялась, занимала всю свою планету, буквально за несколько поколений брала ее в собственное владение. Здесь же все до сих пор проживали в маленьком лагере, будто в зоопарке; и пугающие похожие на свиней существа наблюдали за ними из-за решеток. Очень трудно оценить, сколько всего за это время накопилось в душах этих людей. И, видимо, этого удержать невозможно, даже на один-единственный день.