Кто, если не ты?
Шрифт:
— Юродство на старый лад.. Типичное толстовство,— Игорь тщательно выискивал слова. — Что же, прикажешь пахать землю и сажать картошку?
— Да, пахать землю и сажать картошку!
— И этим приносить пользу человечеству?
— И этим приносить пользу человечеству!
— Ты снова лицемеришь: ведь ты-то собираешься писать стихи, учиться в литинституте!
— Кто тебе сказал?
— Не помню... Кажется, сам Бугров,.. Ты слышал такого?..
— Так вот,— сказал Клим не без торжества.— Никакого литинститута не будет. Я пойду на завод.
— Делать гвозди?
— Да,
Молчание нарушил Мишка.
— Идиот,— сказал он с тоской.— Нет, вы когда-нибудь видали такого идиота?
Они были ошарашены. Они ему просто не верили. Он не считал нужным их убеждать. В прошлом было слишком уж много слов... Он ждал, что скажет Кира. Она только пожала плечами. Ясно: она тоже ему не поверила. Ведь раньше никогда он об этом не заикался. Как они не могут понять, что два дня способны перевернуть жизнь?..
По реке, зарываясь в воду по самые трубы, маленький черный буксир тянул длинную баржу. За кормой баржи, словно молодой конек на поводке, приплясывала лодка. Потом прошла рыбница, бойко тарахтя мотором; из-под носа в обе стороны, как седые усы, далеко расходились жгуты белой пены.
— Хорошо,— сказал Игорь, и по его тону, вкрадчиво-спокойному, Клим догадался, что сейчас будет нанесен главный удар.— Гвозди — так гвозди... Я согласен, чем-то надо и подметки приколачивать... Но тебя ведь не гвозди привлекают, вместо гвоздей ты тут свою идейку подсовываешь...
— Какую идейку?..
— Да вот эту самую... Обыкновенные люди... Поменьше задумывайтесь, копайте картошку... А ведь это куда проще, чем «отвечать за Вселенную», как говорил некогда некий синьор Бугров... Проще, спокойней и... и безопасней!..
Клим вздрогнул от обиды, его особенно ужалило последнее слово. Так вот что Игорь понял из всего, о чем он говорил!..
— Хватит! — заорал он.— Ты не смеешь так говорить! Люди строили, воевали, отдавали жизни... А мы — одни мы гении! Мы и вправду закопались черт знает в чем, не чувствуем свежего воздуха, а жизнь течет, и люди есть люди... С недостатками, да, что ж, не всем быть... Как... Но это же наши, советские люди, им за их дела надо памятник из бронзы отлить, а мы... Надоело! Душно! Противно!.. Так действительно... До контрреволюции можно дойти!..
— Не маши руками,— осадил его Игорь.— Страусы все равно не летают. Ты типичный страус, синьор Бугров. Привет от Михеева. Привет от капитана. Привет от Митрофана и от Никоновой. Привет от Гоги Бокса и Коки Фокса. Ты у них кое-чему научился. Да здравствует смирение и двадцать правил поведения для школьников! Ты сам не веришь в то, что говоришь. Но — так надо. Ты ловко умеешь изворачиваться. И завтра ты будешь распинаться о своих ошибках. Чистосердечное признание облегчает вину...
— Да, признаю! — бешено крикнул Клим.— Все признаю! И мне наплевать, что ты обо мне подумаешь!..
Мишка давно уже лежал на спине, заслонив глаза рукой, и по его виду нельзя было определить, слушает он спор или дремлет, пригревшись на солнышке. Только пальцы его ног, зарывшихся пятками в песок, давали знать, что Мишка усиленно думает. Особенно выразительными были большие пальцы с отросшим и острыми ногтями. В такт им шевелились, остальные, но этого никто
— Заткнитесь.
Потом он потер ногу об ногу, очищая их от песка, и, увидев когти на больших пальцах, поспешно зарыл ноги снова в песок, метнув стыдливый взгляд на девушек. После этого он сказал:
— За что мы боролись, хотел бы я знать? Мы боролись, чтобы не было мещан, и все такое прочее. У Клима получается, что мещан вообще не существует, но это абсурд, достаточно вспомнить, что существует Никонова и Митрофан. Мы боролись с мещанством, и мы правильно делали, и тут Игорь прав: мы должны были бороться. Теперь другой вопрос. Как мы боролись? — он выдержал паузу и громко сглотнул слюну.— Мы боролись как индивидуалисты, потому что боролись в одиночку. А боролись в одиночку, потому что вели «секстанстскую» политику.
— Сектантскую,— тихо поправила Майя.
— Вот именно,— сказал Мишка.— И если нам на бюро райкома завтра влепят за индивидуализм, то это будет правильно и полезно, для некоторых особенно...
Голубые Мишкины глаза смотрели без улыбки, строго и грустно. Иногда Мишка Гольцман бывал мудр, как Соломон.
— Ведь он же прав, мальчики! — воскликнула Майя обрадованно, потому что ее тяготило в этот момент не столько то, что будет завтра, сколько то, чем кончится ожесточенный спор Клима с Игорем.— Он прав! Мы должны честно признаться в индивидуализме! Честно!
Клим не без колебания согласился с Мишкой.
— Трогательное единодушие,— проворчал Игорь.
Кира встала, одернула юбку. Ее лицо было неподвижно.— Кажется, пора ехать.
Это были первые слова, произнесенные ею с начала спора.
10
Бюро начиналось в два. Мишка предложил уйти с последнего урока. Они, собственно, вполне могли бы его и отсидеть, но следовать обычному распорядку в такой день было бы просто кощунством. Они отправились к физичке, надеясь, что она скажет им то, что всегда говорила в подобных случаях: «Идите к директору и передайте, что вы решили сорвать занятия, и если он ничего не имеет против...» Тогда они все равно бы ушли. Но на этот раз получилось иначе. Варвара Федоровна, сдвинув очки с длинного сухого носа на лоб, копалась в аккумуляторе, устанавливая цепь проводников; она не ответила, и когда ребята повторили свой вопрос, сказала:
— Я же говорю — идите. Вы что, не слышите?
Обошлось даже без ее извечного присловия: «Пенять будете на себя»...
Игорь отправился домой, отнести учебники; Клим зашел к Мишке. Тетя Соня поставила на стол тарелки, разлила рыбный суп, густо пахнущий луком. Заняться супом, когда до бюро им оставалось не больше часа — шестьдесят минут — три тысячи шестьсот секунд!.. Клим чувствовал, что его просто стошнило бы, проглоти он хоть ложку. Мишкины ноздри расширились, вдыхая ароматный пар. Но из солидарности он тоже не притронулся к супу. Уже на ходу, разломив надвое горбушку хлеба, половинку сунул в руку Климу, грустно предложив: