Кто, если не ты?
Шрифт:
— Это стихи Уитмена.
— Вы — точнее. Вы сказали — «великого Уитмена». Почему вы считаете Уитмена великим?
— Как почему? — растерялся Клим.— Это не я один так...
— А вы за других не прячьтесь. Нас интересует именно ваше мнение! Почему буржуазного поэта, певца капиталистической Америки, вы считаете великим? Почему здесь, на бюро, вы приводите его слова, а не кого-нибудь из наших, советских, русских писателей? Или вам не нравятся русские писатели?..
— Вы глупости говорите! — побагровел Клим.—
— Но тем не менее...
— Потому что Уитмен... Если вы его знаете...
— Вы не за Уитмена, вы за себя держите ответ перед комсомолом! — крикнул Карпухин.
— Так-так, все ясно,— закивал Пингвин, радостно улыбаясь.— Все ясно!..
В наступившей тишине осуждающе прозвучал голос белокурой девушки:
— Как только вы могли написать такое: «Прочь с дороги!» Как у вас рука повернулась! Вы кого, комсомол хотели убрать с дороги?..
— Не комсомол, а обывателей!..— раздражаясь все больше, крикнул Клим.
«— Но тогда почему же вы так и не написали, чтобы всем было ясно? Ведь каждый может подумать, что захочет!;. Ведь правда?..
Ее перебила девушка в бордовом:
— И все-таки я не понимаю,— сказала она сердито, оглядываясь то на Карпухина, то на Хорошилову.— Вы говорите, пьеса безыдейная, аполитичная... Допустим. Как же ее разрешили в школе? Ведь...
Клим ждал, надеялся: придет помощь, все разъяснится, встанет на свое место... Но Карпухин, видимо, уже приготовился к этому вопросу.
— А вы спросите у него, этого героя, как он обманул своего директора!..
— Я не обманывал! — вскипел Клим.— Вы же сами, товарищ Карпухин, разрешили! А теперь отказываетесь!..
Клим шагнул вперед,— Мишка крепко держал его сзади за штанину.
— А вы поспокойнее не можете?! — крикнул Карпухин. У него покраснели уши.— Вы поспокойнее не можете?
Все головы теперь повернулись к нему.
— Разъясняю,— сказал Карпухин.— Действительно, был такой факт. Приходили, читали, хотели обвести вокруг пальца — не вышло! Тогда решили обмануть директора и сказали ему, будто я разрешил!
— Вы врете! — крикнул Клим.
— Нет, вы слышите, как он разговаривает? — застрекотала Хорошилова. — И это — здесь, на бюро!..
Глаза у Карпухина были чистые, светлые.
— Хорошо,— сказал он.— Значит, секретарь райкома врет... Ну, а директор?..
Алексей Константинович, который до того незаметно сидел в сторонке, возле столика со спортивными призами, беспокойно зашевелился.
— В самом деле...— он пожевал мятыми серыми губами.— Я был поставлен в ложное положение... Мне передали, что в райкоме пьесу одобрили...
— Но вы же сами хотели позвонить, сами! — воскликнула Майя, вскочив и становясь рядом с Климом.— Разве вы забыли, товарищ Карпухин?..
— А до вас еще дойдет очередь, Широкова,— певуче проговорила Калерия Игнатьевна, впервые за все бюро подавая голос.— Ведь о вас-то
Когда вскочила Майя, на лице Карпухина метнулось смятение, но он тут же подавил его; его глазки благодарно улыбнулись Калерии Игнатьевне; как бы приглашая Алексея Константиновича присоединиться к собственному игривому недоумению, Карпухин сказал:
— Что-то я лично не припомню, когда мы с вами разговаривали по телефону... А вы?..
Алексей Константинович нерешительно поерошил седеющие волосы и словно против воли выжал:
— Я тоже... не помню такого разговора.
Откуда-то снизу по ногам растеклась противная слабость; тоска петлей стянула горло; у Алексея Константиновича было доброе, честное, утомленное лицо, изрытое морщинами. Он прятал глаза, поглаживая фигурку дискобола, установленную на большом призовом кубке. Он не лгал: разговора не было. И Карпухин не лгал... Как же так?.. Ничего не объяснишь, никто не поверит... Разоблаченный, уличенный, уничтоженный, Клим сжался, пытаясь укрыться от взглядов, а они оплетали, жгли, врезались в тело — насмешливые, возмущенные, обрадованные доказательством собственной догадки... Но ведь это же безумие! Чистое безумие! Он заговорил. Его не слушали. Директор делал какие-то знаки.
— Мне стыдно, стыдно за вас, Бугров! — воскликнула белокурая.— Как вы еще можете оправдываться!..
— И такой наглец... Где, кому врать? Райкому!.. Комсомолу!..
— Ничего, ему еще не долго носить в кармане комсомольский билет...
Звон повис в ушах. Звон — и за ним пустота и молчание.
— Почему «не долго»?..— Климу показалось, он произнес слишком тихо — он повторил громче:— Почему «не долго»?.,.
Толстячок, похожий на пингвина, воскликнул:
— Он еще считает, что его надо оставить в комсомоле!
Брошенный им карандаш покатился по столу, зацепился за локоть рослого парня, сидевшего рядом с девушкой в бордовом, потом очутился между пальцев с широкими, коротко подстриженными ногтями — хрустнул.
Клим так и не поднял глаз — видел только руки — большие, сильные, с шершавой темной кожей. Парень говорил:
— Надо разобраться... Исключить — дело простое... Почему членов, бюро не ознакомили заранее с материалами?.. Почему не пригласили школьников?..
Надо бы послушать, что они скажут...
— Но мы пригласили директоров! — перебила его Хорошилова.
Карпухин сказал:
— А вы знаете, кого беретесь оправдывать, товарищ Ермаков? Нет, не знаете! Сначала спросите, кем был его отец...
Все треснуло и раскололось.
Клим сидел, не в силах двинуться — и все внутри его было мертво и глухо.
Не слышал он уже ни того, как девушка в бордовом сказала:
— Но ведь мы обсуждаем не отца...
Ни того, что ей ответил Карпухин.
Как жить? Во что верить?..