Кто хочет процветать

Веснина Тиана

Вера встала с дивана, сделала шаг к Фролову и сказала, устремив на него немигающий взгляд:

— Постой, не разрывай! Подумай!..

— Тебе советую сделать то же самое! Подумать! Как будешь жить дальше?.. Ты же убила Олега!

Вера усмехнулась уголками губ:

— Я никого не убивала! Запомни! А насчет твоего совета подумать… — Она снисходительно смерила его взглядом. — Я очень хорошо подумала. И хочу поделиться своими мыслями с тобой.

— Она замолчала, вынула из пачки новую сигарету, закурила и села на высокий табурет перед стойкой.

— Я шла по

жизненной колее, как рабочая лошадь: детский сад, школа, институт, офис… И так бы я дошла до своего логического конца. Но зачем-то судьба, вот зачем? — изогнувшись, она заглянула в глаза Фролова, облокотившегося на стойку бара, — приняв облик Станислава Михайловича Пшеничного, дала мне возможность оторвать взгляд от колеи и увидеть мир! Единственный и неповторимый. Прекрасный! Я увидела, что жизнь — это не череда дней, это череда созиданий. Откуда ты знаешь, что там, — подняла она руку, указывая вверх, — будут оценивать только за праведную, ничего никому не дающую жизнь. Ну просидела бы я затворницей да еще девственницей, злой, ненавистной, прикрывающейся маской смирения. Но я никому ничего не дала бы: ни тепла, ни работы, ни жизни. Я пишу книги — и одним дарю отдохновение, другим даю работу. Я родила ребенка! Я делаю, даю, творю… У жизни есть свои законы. Никто не в силах их поменять. Сильный творит жизнь, слабый прозябает. И не хочу я все время думать о смерти. Что потом — наказание или воздаяние. Мне дана жизнь, и я хочу жить, не прозябая и стеная, а дыша полной грудью. И я хочу, чтобы мой ребенок не тратил время на восхождение, а имел все для яркого старта.

— За счет других! — вставил Фролов. — Вера, ты, как бандит с большой дороги, обираешь и спокойно смотришь, как убивают других.

— Род Пшеничных был обреченным. Колосья оказались гнилыми.

— И ты с помощью Вежиной вырвала их, освободила место и засеяла астрами, — со злой иронией продолжал Сергей.

— А что бы хотел ты? Чтобы Вежину арестовали, а Олег остался бы жив и я… — сухость в горле помешала ей говорить. — И я, — выпив воды, вновь начала она, — опять попала бы в кабалу прихоти Пшеничного. Хочет — напечатает, не хочет — выгонит.

— Так что ж, по-твоему, все писатели должны перебить своих издателей, чтобы занять их места? Ты доходишь до абсурда.

— Взгляни на абсурд с другой стороны, и ты поймешь, что ничего этого я не имею в виду. Мне был предоставлен шанс. Я могла бы отвергнуть его или же воспользоваться. Я воспользовалась. Однако, если бы Пшеничному было суждено остаться живым, он бы остался.

— Но ведь ты сознательно подвела его к смерти. Твой брак с ним, новое завещание — это его предсмертные действия, и определила их ты.

— Я предложила ему. Он согласился. Он оказался слишком слабым для этой жизни. Он по ошибке попал к сильным мира сего.

— И ты исправила эту ошибку.

Вера ответила просто:

— У каждого в этой жизни своя миссия. Мне надо сделать очень многое. Я и так потеряла время, пребывая на задворках. Пойдем! — протянула она свою руку к руке Сергея, но не посмела коснуться ее.

Он, не спрашивая куда, последовал за ней. Проходя по коридору,

Фролов через приоткрытую дверь увидел портрет «Колдуньи» и остановился.

— Даже ее ты получила в наследство. Кто бы мог подумать, что Владимир и Валентина Милавины, Станислав, Милена и Олег Пшеничные трудились и созидали для того, чтобы дать начало роду Астровых, то есть Полынниковых, — вспомнил он настоящую фамилию Веры.

— Я не так неблагодарна. Пшеничные останутся как орнамент. Но ты забыл о Фроловых, — взяв все-таки Сергея за руку, она ввела его в детскую комнату, посреди которой в манеже сидел мальчик.

Движением головы Вера отпустила няню.

Фролов присел перед манежем и долгим взглядом посмотрел на ребенка.

— Сережа, останься! — раздался сзади ее голос. — У нас есть все. Мы обеспечены, независимы. Только вдумайся, твое творчество свободно от унижающей обыденности. Ты можешь писать картины, работать для театра, для издательства. Ты можешь выразить все, что дано тебе.

Фролов тяжело поднялся, провел рукой по голове ребенка.

— Мне дано глупое сердце и привередливая душа. Ты уж прости… — тоскливо улыбнулся он. — Если поймешь…

— Сережа! — бросилась она за ним. — Сережа!

Он задержался перед комнатой, где висел портрет «Колдуньи».

— Можно я побуду с ней недолго?

— Конечно! — желая удержать его еще хотя бы на миг, за который может произойти все, даже самое несбыточное, ответила Вера.

Фролов вошел в комнату и притворил за собой дверь.

Вера, закрыв лицо руками, бросилась в спальню. Давясь слезами, она молила Бога, чтобы он оставил Сергея ей.

Фролов стоял перед портретом золотоволосой колдуньи и ласкал ее взглядом. Потом оглянулся, вынул из внутреннего кармана пиджака флакон с краской и кисточку. Подошел ближе и в раскрытой книге, которая лежала перед колдуньей, латинским шрифтом написал:

«Ты, читающий эти строки, мой сын».

«Если он действительно мой сын, — решил Фролов, — то непременно пленится колдуньей и из любопытства заглянет в ее книгу. И, кто знает, может, захочет разыскать меня. А чтобы ему это было незатруднительно, я постараюсь не затеряться. Если же он сын Астровой, то ему будет не до картин…»

Вера вздрогнула, услышав, как захлопнулась входная дверь. Слезы навернулись на ее глаза, а губы прошептали с щемящей сердце усмешкой: «Пшеничная вдова!..» И странная, незнакомая ей пустота вползла в душу…

Кто хочет процветать

«Так что же нужно делать, чтобы и богатым быть, и живым?» — сейчас многие задают себе этот вопрос, пытаясь совместить несовместимое.

Богатство порождает зависть и желание присвоить его себе. Преступник строит планы, приводит их в исполнение. Однако «подлинно есть фатум на свете» — и то, что готовишь себе, может достаться другому.

Внимание!