Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды
Шрифт:
— И в ком закавыка? В мастере?
Куфальт глядит директору прямо в глаза, но молчит, как рыба.
— Вы не хотите сказать больше того, что сказали?
И Куфальт сквозь зубы выдавливает:
— После того, что случилось с Зете, предпочитаю помалкивать.
Они стоят друг против друга в коридоре тюремной конторы, заключенный и директор тюрьмы, и оба думают о том разговоре, когда директор пообещал своему подопечному помощь и покровительство. Лоб директора багровеет, и он говорит примирительно:
— Все
И вдруг, решившись, резко меняет тон:
— Хорошо, я поговорю с Бруном, чтобы он не наделал глупостей.
И директор быстрыми шагами первым входит в комнату пастора.
— Вот, господин пастор, я привел к вам Куфальта. У него к вам просьба. — И, обернувшись к Куфальту, добавляет: — Итак, до свидания, желаю вам всего хорошего. Но чтобы ушки всегда были на макушке. Всего вам доброго!
Он пожимает Куфальту руку, тот бормочет что-то неразборчивое, и директор исчезает.
Тут разговором завладевает пастор:
— Итак, дорогой мой юный друг, у вас есть ко мне некая просьба. Выскажитесь же, откройте мне свою душу, расскажите, что у вас на сердце.
«Ишь чего захотел», — думает про себя Куфальт и с едва скрываемым отвращением глядит тому прямо в гладкое, упитанное лицо.
У пастора Цумпе волосы белые, как снег, кожа на лице тоже белая, матовая, зато глаза у него темные и брови густые, кустистые и черные, как вороново крыло. По тюрьме ходит слух, будто брови эти не настоящие, будто пастор каждое воскресенье перед проповедью заново их наклеивает. А в доказательство того, что это не брехня, рассказывающие добавляют, что иногда одна бровь бывает выше другой.
Пастор взирает на заключенного дружелюбно, даже ласково, но ласковость эта — кошачья. Куфальт всем своим существом чувствует, что он глубоко безразличен этому человеку.
Помолчав, пастор опять спрашивает:
— Итак, Куфальт, что вас заботит? Вам что-нибудь нужно? Например, хороший костюм в честь такого торжественного события, как выход на волю? Костюм стоит много денег, но на вас, может быть, не грех и потратиться. Вы не безнадежны.
— Спасибо, — обрывает его Куфальт. — Не нужен мне костюм. Директор сказал, что мне надо обратиться к вам по поводу устройства в приют для безработных торговых служащих. Вот почему я здесь.
— Значит, вы хотите попасть в приют «Мирная обитель»? Это отрадно. Весьма отрадно. Для вас будет большой удачей попасть туда, дорогой мой. Вам там очень понравится, смею вас уверить. Отличный стол. Уютные спаленки. И великолепная гостиная с отличной библиотекой. Я сам там был, своими глазами все видел. Образцовое заведение.
— А как там с работой? — недоверчиво уточняет Куфальт. — Что там за работа?
— Ах да, — спохватывается пастор, — разумеется, там все работают. Труд
— И сколько там можно заработать?
— Но, дорогой мой юный друг, как бы поточнее выразиться? Ведь все это вместе — благотворительность, оказываемое вам вспомоществование. Но труд ваш, само собой, будет соответственно оплачен. Точную сумму я не могу назвать, но зарабатывать вы будете вполне прилично.
— Ну ладно, — сдается Куфальт. — Тогда пишите направление.
— Хорошо. Вот у нас тут имеются чистые бланки, которые надо заполнить. Как вас зовут? Я знаю, но Куфальт — это фамилия. А имя? Вилли? Значит, Вильгельм.
— Нет, не Вильгельм, а Вилли. Такое имя дали мне при крещении.
— В самом деле? Но ведь Вилли — это искаженное «Вильгельм». Ну да ладно, пускай будет Вилли. Гм, Вилли. Когда родились? Ого, так вам скоро тридцать стукнет! Пора взяться за ум, дорогой друг, пора! За что получили срок? Растрата и подделка документов? Злостная? Значит, растрата и злостная подделка документов. Какой именно срок?
— Для чего им там в приюте про все это знать? Сколько дали — все мои, я их отсидел от звонка до звонка.
— Но ведь они хотят вам помочь, дорогой Куфальт. А помогающий должен знать того, кому помогает. Так какой срок?
— Пять лет.
Чем больше раздражается Куфальт, тем мягче и приветливее становится пастор. И очередной вопрос звучит уже чуть ли не вкрадчиво:
— А как насчет гражданских прав, мой дорогой? Вы ведь не лишены гражданских прав?
— Да, не лишен.
— А что с вашими дорогими родителями? Кто по профессии ваш уважаемый батюшка?
Куфальт окончательно теряет терпение и взрывается:
— Знаете что, господин пастор, прекратите эту бодягу, или я… При чем тут мои старики?
— Дорогой Куфальт, успокойтесь, пожалуйста… Все, что делается, делается для вашего же блага. Надо знать, из какой вы среды. Нельзя же, к примеру, сына какого-нибудь рабочего рекомендовать влиятельному лицу на должность личного секретаря. Ведь это ясно, не правда ли? Так кто же ваш уважаемый батюшка?
— Он умер.
Пастор не совсем удовлетворен ответом, но почитает за лучшее отступиться.
— Так-так. Но ваша матушка, она-то ведь жива, не правда ли? Ее-то не отнял у вас злой рок?
— Господин пастор! — взрывается Куфальт и вскакивает со стула. — Попрошу зачитать мне вопросы коротко и ясно — так, как они записаны в анкете!
— Что с вами, дорогой мой юный друг? Я вас не понимаю. То есть я, конечно, чувствую — видимо, я задел ваше больное место, — вы порвали со своими близкими. Этого лучше не касаться. Но ведь ваша матушка пишет вам, не так ли, она вам все-таки пишет?