Кто и как изобрел еврейский народ
Шрифт:
Древнейшее внебиблейское свидетельство о полном или частичном принятии иудаизма содержится в документах, обнаруженных в древнем (шумерском) городе Ниппур и относящихся к персидскому периоду. Многие из появляющихся в них отцовских имен – типично вавилонские, в то же время некоторые из их детей носят бесспорные иудейские имена. Даже если верно, что некоторые евреи носили тогда иностранные имена (самые известные примеры – Зерубавель бен Шалтиэль и Мордехай-иудей), тенденция называть детей прозелитов (то есть новообращенных во втором поколении) иудейскими именами была не просто модой. По-видимому, на относительно раннем историческом этапе она свидетельствует о факте перемены религии. Сходное явление обнаруживается и в папирусах с острова Йев. Здесь многие родители носят египетские имена, а их дети – чаще всего иудейские. В данном случае «прозелитическая» гипотеза еще более обоснована, поскольку эмигранты из Иудеи никогда не носили египетских имен. Кроме того, эти папирусы рассказывают об «ивритизации» имен, принадлежавших взрослым людям, а также о браках с иноверцами и иноверками,
265
Среди папирусов острова Йев нет ни одного библейского свитка. Это очень важно, поскольку некоторые найденные здесь документы были созданы на исходе V века до н. э. О прозелитизме в Ниппуре и на острове Йев см. докторскую диссертацию РаппопортаУ. Еврейская религиозная пропаганда и прозелитское движение в эпоху Второго храма. – Иерусалим: Изд-во Иерусалимского университета, 1965. – С. 14–15, 37–42 (на иврите).
Мы не знаем времени создания библейской книги Эсфирь. Существует предположение, что она была написана в конце персидского периода и окончательно отредактирована в эллинистическую эпоху. Возможно также, что работа над ней происходила уже после завоеваний Александра Македонского. Как бы там ни было, в завершающей части легенды о победе Мордехая и царицы Эсфирь над Аманом Агагиянином в далеком Персидском царстве появляются следующие знаменитые строки: «И многие из народов страны сделались иудеями, потому что напал на них страх пред иудеями» (Эсфирь, 8: 17). Это единственное место в Библии, где встречается термин «сделались иудеями». Декларация массового обращения в иудаизм, да еще не в конце времен, а прямо сегодня, свидетельствует о возросшей уверенности в себе молодого иудейского монотеизма. Быть может, осмысление этого явления поможет нам хотя бы отчасти понять механизм, стоявший за процессом быстрого увеличения численности приверженцев иудаизма в большом мире, начавшегося как раз в этот период.
Докторская диссертация Уриэля Раппопорта, завершенная в 1965 году и, к большому сожалению, так и не опубликованная (хотя ее автор впоследствии стал известным историком эпохи Второго храма), была первой работой, вышедшей за рамки сложившейся историографической парадигмы и попытавшейся (безуспешно) обратить внимание израильских исследователей на феномен массового обращения в иудаизм. Раппопорт, в отличие от этнонационалистических историков, не побоялся заявить в заключительной части своей блестящей диссертации, что «усиление иудаизма в Древнем мире – из-за своих гигантских масштабов – не может быть объяснено естественным приростом населения, эмиграцией из родной страны или как-либо иначе без учета массового притока новообращенных» [266] .
266
Раппопорт У. Указ. соч. С. 151.
Таким образом, по мнению Раппопорта, причина столь быстрого распространения иудаизма заключалась в том, что он привлекал к себе массу новых адептов. Этот приток прозелитов вовсе не был безразличен иудейской общине. Напротив, он явился результатом динамичной религиозной пропаганды, достигавшей все более решительных успехов по мере ослабления языческого мира. Выдвинув подобный тезис, Раппопорт присоединился к мощной (не еврейской) историографической школе, включавшей крупнейших специалистов по истории Древнего мира, таких как Эрнест Ренан, Юлиус Вельхаузен, Эдуард Мейер (Meyer) и Эмиль Шюрер (Schurer). Позиция этой школы, если воспользоваться яркой формулировкой Теодора Моммзена, была следующей: «Иудейство древнейших времен вовсе не было замкнутым; напротив, оно было столь же преисполнено фанатического миссионерского рвения, как впоследствии христианство и ислам» [267] .
267
Моммзен Т. История Рима. В 4 т. – Ростов-н/Д: Феникс, 1997. – Т. 4. – С. 389. По поводу масштабов иудейского прозелитизма см. следующую книгу: Louis H. Feldman. Jew and Gentile in the Ancient World. – New Jersey: Princeton University Press, 1993. – P. 288–415.
Если пропаганда религии началась уже на исходе персидской эпохи, то с воцарением Хасмонеев она превратилась в официальную государственную политику. Хасмонеи были первыми, кто своими руками «создал» множество иудеев и «народную массу».
V. Хасмонеи навязывают иудаизм своим соседям
Даже если и есть определенные указания, свидетельствующие о присоединении иноплеменников к иудаизму еще до глобальных потрясений, связанных с войнами Александра, драматические перемены, вызвавшие бурное распространение
Образование нового обширного культурного пространства, охватывавшего все Восточное Средиземноморье, и связанная с ним ломка племенных и религиозных перегородок совершили настоящую революцию в Древнем мире. Хотя культурные нововведения оказали относительно небольшое влияние на деревенское население, перед местной аристократией (в старых городах и новых полисах) открылись доселе неведомые горизонты в таких сферах, как коммуникации, религиозные верования и технологии власти. Эллинизм причудливо смешался с местными традициями, и их симбиоз отражался в самых различных областях человеческой активности, – от архитектуры и способов погребения до языка – буквально открывая новую культурную эру. Плавильные котлы, образовавшиеся в таких центрах, как Александрия и Антиохия, активно воздействовали на окрестные территории. В конечном счете их влиянию подверглась и Иудея.
Иудаизм, уже находившийся в стадии медленного разрастания, позаимствовал немало новшеств у эллинистических пришельцев. В Иерусалиме стали насаждаться разнообразные культурные элементы, духовные и материальные, – от риторико-философских идей, прибывших прямиком из Афин, до ручек на амфорах для вина, изобретенных на Родосе. Даже Иерусалим стал до некоторой степени чем-то вроде космополитического полиса, однако гораздо сильнее восприняли греческие веяния приморские города Иудеи. Аристократия, земельная и религиозная, эллинизировалась и взяла себе престижные греческие имена. Реконструированный (позднее) Иродом Иерусалимский храм приобрел ярко выраженные греческие архитектонические черты. Даже церемония пасхального седера, играющая центральную роль в иудаизме, была оформлена спустя многие годы, уже после разрушения Храма, как «симпозиум», то есть греческий пир. [268]
268
См. Levine L. I. Judaism and Hellenism in Antiquity. Conflict or Confluence. – Peabody: Mass., Hendrickson, 1998. – P. 119–124.
В профессиональной национальной историографии, а еще более того – в народно-педагогической традиции, иудаизм жестко противопоставлялся греческой культуре, а эллинизация городских элит изображается как низкая измена национальному характеру «еврейского народа». Ханука, религиозное торжество языческого происхождения, была превращена в чисто национальный праздник. Изгнание (и истребление) эллинизированных иерусалимских священников стало символом новообразованного «национального» государства, успешно возродившего величие древнего царства Давида. Однако реальные исторические данные нахально восстают против «национализированной» интерпретации прошлого и рисуют совершенно иную картину.
Восстание против «нечестивых» религиозных практик было реальным, а глубокая ненависть Маккавеев и их приверженцев к язычеству имела историческое значение. Можно также с осторожностью предположить, что оставившая Иерусалим полная религиозной веры семья священника Маттитьягу была чисто еврейской – об этом свидетельствуют имена его сыновей. Однако государство Хасмонеев, созданное после успешного религиозного восстания, было ничуть не более национальным, чем царство Иосии пятью столетиями ранее. Политическое образование, в котором деревенские жители говорят на ином языке, нежели городские, и обе эти группы населения не имеют общего языка с представителями административного аппарата, никоим образом не является национальным. Во II веке до н. э. в деревнях все еще были распространены различные диалекты иврита или арамейского языка, большинство торговцев общались между собой на греческом, а политические и интеллектуальные элиты в Иерусалиме разговаривали и писали в основном на арамейском. [269] Не существовало единого светского культурного пространства, общего для различных групп подданных и государственной власти, и ни один правитель не был настолько «национальным», чтобы хотя бы стремиться создать такую культуру. С другой стороны, уже существовал определенный общий для политических, культурных и экономических элит религиозный знаменатель, доказавший свою значимость в Древнем мире в неизмеримо большей степени, чем фантастический «национализм», делегированный в прошлое дипломированными историками.
269
Об использовании различных языков в Иудейском царстве см.: ibid. P. 72–84.
Если реальность монотеизма в Иудейском царстве в период, предшествовавший его гибели в VI веке до н. э., представляется спорной, нет никакого сомнения в том, что государство Хасмонеев было первой настоящей иудейской монотеистической монархией, оставаясь при этом типичным эллинистическим образованием. Здесь нет никакого противоречия. Более того, специфический иудейский характер Хасмонейского царства может быть понят лишь в контексте поглощавшего его эллинизма. Разумеется, это государство еще не знало талмудических заповедей, позднее составивших ядро раввинистического иудаизма. Однако властная основа Хасмонейского режима, несомненно, контролировалась жестким монотеизмом, что и наделяло ее культурным своеобразием.