Кто ищет...
Шрифт:
Я бы не хотел создавать у читателя ошибочного впечатления, будто взрослые Дудины жили напряженной педагогической жизнью, тщательно продумывая каждый свой шаг и взвешивая свои поступки. Этого, пожалуй, не делают в быту даже действительные члены Академии педагогических наук СССР, а не только мы, рядовые родители. Просто Дудины были нормальными людьми, не лишенными здравого смысла. А любой поступок, со здравым смыслом не расходящийся, всегда педагогичен. Я лично не верю, что для воспитания собственных детей нужен какой-то особый «родительский талант». Если и необходимо нечто подобное, то это дается природой одновременно с ребенком, как дается человеку способность мыслить, уж коли он произошел на свет. Потому, вероятно, и не приходится нам слышать, чтобы говорили: «талантливая мать» или «гениальный отец». Но вот «хороший отец», «хорошая мать»,
Дудины интуитивно сообразили, что лучшие качества формируются у человека, когда он опекун, а не подопечный. В самом деле, куда полезнее о ком-то заботиться, нести за кого-то ответственность, чем сидеть с раскрытым клювом и ждать, когда в него положат червячка. Вот и стремились они к тому, чтобы Александр, самый младший в семье и, стало быть, лишенный подопечного, все же имел кого-то нуждающегося в его покровительстве и защите. Кого? Да хотя бы несчастного голубя с перебитой лапкой, который поселился на балконе и которого ни в коем случае нельзя гнать, а надо лечить и выхаживать. Было время, когда родители таскали домой щенков и котят, подобранных на улице, теперь это делает Саша. Их непременно отмывали, выкармливали и выпаивали и не расставались с ними, пока не пристраивали в чьи-то надежные руки, за круглым семейным столом обсуждая: хороший ли человек будущий хозяин или плохой? Доверять ему щенка или не доверять?
Семейные заповеди, мне кажется, не имеют даты рождения. У них нет начала, как нет начала у конца. Но есть процесс формирования. Так, я могу лишь предположить, что когда-то — когда именно, Дудины и сами вспомнить не могут — Александр впервые пожаловался отцу на старшего брата и был за это наказан родителем. Однако вывод: «Нажалуешься, тебе же и достанется» — мог родиться лишь в том случае, если такая же реакция отца следовала и во второй, и в третий, и в пятый, и в пятнадцатый раз. Мы, взрослые, прекрасно понимая эту несложную технологию рождения семейных заповедей, далеко не всегда находим в себе силы быть последовательными. Часто под влиянием каких-то конкретных обстоятельств мы поступаем сегодня иначе, нежели поступали вчера. А что остается от заповедей? Мокрое место.
Так, может, и без них проживем? Нет, с таким резюме мы не согласны. Если поставить перед нами вопрос: важен или не важен для ребенка вывод о том, что, к примеру, ябедничать нельзя, мы чуть ли не хором воскликнем: важен! Но вложим в это восклицание примерно столько же знаний и ума, сколько вкладываем, когда нас просят назвать великого русского поэта — Пушкин! — или домашнюю птицу — курица! Вот эта автоматическая, стереотипная констатация «важности» и есть, я полагаю, потенциальный источник нашей родительской непоследовательности.
Давайте попробуем хоть на чуть-чуть проникнуть в социально-психологическую глубину заповеди, провозглашенной нами «важной», хотя бы пунктиром наметить ее последствия. У нас получится: во-первых, ребенок, отученный родителями жаловаться, приобретает самостоятельность в решении многих истинно детских проблем. Во-вторых, он входит в контакт с такими понятиями, как личная честь и достоинство, которые надо защищать, и непременно лично; иждивенчество в этом деле не приносит удовлетворения, как не приносит сытости задание кому-нибудь за себя пообедать. В-третьих, на корню пресекается возможность будущего наушничества и его попустительства, ибо способность жаловаться и выслушивать жалобы едина, как способность вдыхать и выдыхать воздух. В-четвертых, если в семье больше одного ребенка, отказ одному в праве жаловаться почти автоматически приводит другого к обязанности сознаваться, а умение одного сознаваться так же автоматически ведет к ненужности ябедничать; стало быть, исполнение заповеди вырабатывает у детей честность, правдивость, гражданское мужество. В-пятых, ябеда — потенциальный доносчик, во всяком случае человек, освобожденный от колебаний по этому поводу; ведь ничто, заложенное в детстве, не исчезает бесследно во взрослом состоянии, поскольку ребенок — сейф самого себя взрослого.
Мы рано поставили точку, явно не исчерпав всех последствий, но и сказанного достаточно для того, чтобы ощутить известную пустоту наших педагогических кладовых, а на вопрос о «важности» вывода ответить теперь с элементарным знанием дела.
Стоит добавить, что родители, приучая детей к ранней самостоятельности, конечно же не уменьшают, а увеличивают свои заботы.
Нет уж, дорогой читатель, в делах, связанных с воспитанием, есть, на худой конец, и совсем отличный вариант: не иметь потомства. И гори они тогда синим пламенем, эти заповеди, выполнять которые сначала надо родителям, а уж потом детям!
В первой главе я помянул о том, как к Дудиным однажды явились подростки, человек двадцать, чтобы свести счеты с Александром. Напомню: его вызвали на улицу, и Саша спокойно пошел один, настолько поразив этим ребят, что дело закончилось простым «разговором». Могу теперь уточнить немаловажную деталь, прежде мною опущенную: дома, кроме школьного приятеля Александра, находился в тот момент Борис Васильевич. Он все слышал, все видел и все понял. Но ни слова не сказал сыну, не задержал его и даже не предостерег. Однако тут же, наказав приятелю молчать, вышел вслед за сыном из квартиры и все время, пока выяснялись «отношения», стоял на всякий случай в подъезде. Затем первым вернулся домой, и Саша до сих пор не знает, что отец его подстраховывал. Я спросил Бориса Васильевича, что бы он делал, возникни этот «всякий случай». Он ответил: «Честное слово, не знаю. Но ведь двое — это не один!»
С запасом прочности. Ловлю себя на том, что, кажется, перебарщиваю не только в описании положительных черт дудинской системы воспитания, но и в количестве доказательств этой положительности. Однако тут же успокаиваю себя, подумав о том, что похвала, претендующая на полезность, должна быть куда обоснованнее, нежели критика. Кроме того, я не скрывал от читателя недостатки, свойственные нашим героям. Могу и сейчас предъявить им сумму претензий, начав хотя бы с того, что перебор в достоинствах — уже недостаток! (Гораций когда-то сказал: «И мудрого могут назвать безумцем, и справедливого несправедливым, если их стремление к добродетели превосходит всякую меру».)
Но стоит ли давать советы тем, кто в них не нуждается? Стоит ли упрекать того, кто безупречен по результату? На все наши претензии, даже обоснованные, Дудины ответят единственным, но уж очень сильным козырем: сыновьями.
Конечно, все в этом мире относительно, и для того, чтобы вынести окончательное суждение об Александре Дудине, надо иметь «точку отсчета».
Передо мной официальная справка о правонарушениях среди молодежи автомобильного завода, при котором находится ПТУ, где учится наш герой. Дабы излишне не огорчать читателя, ограничусь несколькими цифрами, весьма сдержанными по сравнению с другими. В течение одного года в вытрезвитель были доставлены четыре с половиной тысячи молодых рабочих завода, из них тридцать человек — несовершеннолетних. Две с половиной тысячи были привлечены к уголовной ответственности за мелкое хулиганство, из них несовершеннолетних — сто тридцать шесть человек. Сто двадцать два подростка из числа работающих на заводе состояли на учете в детской комнате милиции.
Саша Дудин не только понятия не имел, что такое «привод», не только был вне этой справки, не только не хотел в нее попадать, но и обладал запасом прочности, достаточным для того, чтобы никогда не сворачивать со своей прямой дороги.
Впереди у него ясная и благородная цель, дающая нам новую «точку отсчета»: достигнув ее, Александр попадет в число молодых людей, чья судьба, чьи поступки, чей вклад в общее дело являются нашей гордостью.
Я ищу главное, что может объяснить происхождение Александра, начало начал, сердцевину «дудинской» методики воспитания, самый важный «секрет», — и вижу такой эпизод из далекого прошлого семьи. Александру три года, он сидит в санках, сделанных отцом, и батя пускает санки с горы, а внизу ловит мать. Вдруг неожиданно меняется направление, и Саша вместе с санками летит с обрыва в речку, не замерзающую даже зимой. Да и не речка это, а так, по имени Ржавка, — для сбросов, но санки тем не менее поплыли по ней, и ребенок заорал благим матом. Отец, в чем был, кинулся в воду, и через секунду мать взяла на руки сына.