Кто ищет...
Шрифт:
Но самым ценным подарком считалась у Дудиных самоделка — она не шла ни в какое сравнение, положим, с фужерами, которые считались в доме «мертвым капиталом», то есть и глаз не радовали, и были без надобности.
Я как-то поинтересовался, что будут спасать Дудины, случись у них в квартире, не дай бог, пожар. Они стали прикидывать: нет, не сервант со шкафом, не телевизор с холодильником, это — во вторую очередь. А в первую — резиновую лодку и удочки отца, фотографии, шахматы, книги, грамоты, — короче, они спасали бы вещи любимые, а не ценные, дорогие сердцу, а не стоимостью.
Норма. Не анекдот ли я вам рассказываю, читатель? Не байку ли из числа правдоподобно придуманных? Да где ж это
А как у них, извините, с водочкой обстоит?
Плохо, скажу я вам, — в том смысле, что — нет, не пьют они водочку, как в иных семьях. Это, быть может, и есть причина их нынешней добропорядочности, хотя, с другой стороны, уже и ее следствие. Конечно, в субботу и в воскресенье, тем более — вернувшись с рыбалки, да под ушицу или под жареного карася, Борис Васильевич может принять стопочку-другую, и даже Василий с Софьей Александровной способны его поддержать. Но это и все. О Саше и разговаривать нечего. А чтобы кто лежал под забором, или провел ночь в вытрезвителе, или не своими ногами домой приплелся, или чтобы мать караулила Бориса Васильевича у проходной завода в день получки, такого отродясь не было и быть не может.
Займемся выводами.
Прежде всего нам должно быть ясно, что не только количество денег и не только сумма вещей составляют истинное счастье современной семьи, а то, как к этим вещам и деньгам семья относится. Василий и Александр с молоком матери впитали ту мысль, что ценен не сам по себе рубль, который ни посолить нельзя, ни к столу подать, ни даже обклеить им стены, а то ценно, на что он тратится: на доброе или недоброе дело, на нужную или бесполезную вещь, удовлетворяет ли он прихоть или создает условия для нормальной жизни, приносит ли удовольствие или больную с похмелья голову.
«Они у меня сладкое любили, но никогда не просили», — сказала как-то Софья Александровна, вспоминая далекую «молодость» своих сыновей. Вероятно, и Саша мог когда-то канючить на улице: «Ма-а-а, купи-и-и!», но, услышав в ответ честное и лаконичное: «Не на что, сынок», не вопил жутким голосом, не топал ногами и не валился на асфальт, собирая толпу. Дети собственными глазами видели, что отец и мать не печатают по ночам деньги, а добывают их нелегким трудом. Отсюда их уважительное отношение — нет, не к рублям как к таковым — к заработку родителей, а потом и к собственному. Что же касается «презренного металла», то ни взрослые в семье Дудиных, ни молодые никогда на него не молились, никогда не фетишизировали, не воспринимали как силу, на все способную — или подмять, или возвеличить. Скажите Василию и Александру: перед вами выбор — талант или миллион? Они совершенно искренне, без ханжества предпочтут талант, потому что, скажут, не в деньгах счастье! — так и в народе думают, а наши герои и есть народ.
Школьный приятель Александра, живущий с ним в одном дворе, как-то сказал мне, что одалживать деньги лучше всего у Дудиных. Почему? Во-первых, никогда не унизят отказом, если имеют в наличии. Во-вторых, дают деньги так, как давали бы соль, спички или хлеб, то есть без придыханий, без пересчетов, без дрожания рук и «не потея». Наконец, в-третьих, им отдавать легко: не жалко!
Откуда у молодых Дудиных столь трезвое отношение к материальным ценностям, понять не трудно: от родителей.
А вот откуда оно у родителей? По этому поводу я скажу вам так: все нормальное и естественное с трудом поддается анализу и объяснениям, во всяком случае труднее, чем патология. Вот ведь как хитро мы устроены: были бы наши герои скрягами, пропивохами, спекулянтами и вообще плохими людьми, мы бы сразу сообразили, где и как искать причины их отклонения от нормы. А столкнувшись
На том и покончим с «денежно-вещно-моральной» стороной вопроса. Я уделил ей немало времени и места, полагая, что она основополагающая в деле социализации детей, то есть в деле налаживания нитей, связывающих нашего молодого героя с жизнью.
Кроме того, это фон, на котором можно не только провозглашать достойные принципы воспитания, но и применять их на практике. Что, между прочим, не одно и то же.
Система наказаний. Однажды Александр, в ту пору пятнадцатилетний, вернулся домой чуть позже обычного. Мать, как всегда, возилась на кухне, отец налаживал удочку, а Василий сидел перед телевизором. Отказавшись от ужина, Александр лег спать. Пока он укладывался, отец поверх очков наблюдал за ним: что-то в движениях сына ему не нравилось. Потом он нагнулся к Саше: не заболел ли? — и даже взмок от неожиданности: пахло вином! В ту же секунду отец сорвал с Александра одеяло: «А ну, вставай!» Из кухни прибежала мать, Василий выключил телевизор, а Саша, поправив трусики, встал. И без всякого следствия, без выяснения — с кем, где, по какому поводу, много или мало — отец сильно ударил сына, и тот, не издав ни единого звука, упал на кровать. Мать сразу заплакала, а Василий, подойдя сзади к отцу, обнял его за плечи и сказал: «Может, и хватит, батя?»
Я в лицах восстановил картину, основываясь на том, что мне говорили Дудины. В рассказе Александра была, в частности, такая фраза: «Он врезал, я упал и думаю: как бы у бати не лопнуло сердце!» — «А больно было?» — спросил я. Он ответил: «Так ведь за дело».
Конечно, Борис Васильевич мог поступить иначе. Он мог посадить Александра за стол, налить ему стакан водки и сказать: «Валяй, сынок, пей при мне, чем где-то по закоулкам!» — и посмотреть, какое будет у сына выражение лица. Он мог присесть к нему на постель, ласково потрепать его кудри и поведать, темному и неграмотному, что алкоголизм — это плохо, а трезвость — это, наоборот, хорошо. Он мог, наконец, ничего не говоря и не наливая, просто молча страдать на глазах у ребенка, в надежде на то, что пятнадцатилетний парень сам догадается, как тяжко отцу, и примет разумное решение. Однако он предпочел грубо, прямолинейно «врезать» сыну.
Почему?
Попробую объяснить. Всем в доме было известно, как нетерпим Борис Васильевич к пьянству. А чем строже отцовский запрет, тем опаснее кажется его нарушение, и тем трагичнее оно воспринимается, и тем жестче, а не мягче должно последовать наказание. Это во-первых. И во-вторых, тем натуральнее должна быть реакция отца. Вероятно, Борис Васильевич от кого-то узнал, а не узнал, так сам понял, что малейшая искусственность сводит на нет усилия воспитателя. И он «отпустил вожжи», — благо, для этого ему не надо было прилагать особых стараний, он всегда отличался искренностью, — и позволил себе быть таким, каким в тот момент был: не ласковым, не хитрым, не молча страдающим, а гневным, потрясенным, вышедшим из себя. Не зря сказал Саша: только бы у бати не лопнуло сердце!
Итак, объяснение поступку мы, кажется, нашли.
Что же касается его оценки, то торопиться с нею не будем, пока не выясним, в какой мере описанное событие характерно для порядков, торжествующих в семье Дудиных: одно дело, если грубый удар — случайность, кульминация, пик отношений, и другое дело, если норма.
Здесь я должен предупредить, что никогда в своей жизни Борис Васильевич не читал классиков педагогики, не посещал курсов «молодого родителя» и ни о какой методике воспитания отродясь не задумывался. Обычно он действовал так, как подсказывало ему чутье, и руководствовался при этом единственным: любыми способами уберечь сыновей от дурных привычек и вообще от пороков.