Кто из вас генерал, девочки?
Шрифт:
Лелька стоит за дверью класса, слушает, как разговаривает с отцом Клавдия Федоровна.
– Дома кормите чем хотите, – твердо говорит учительница отцу, – но в школу пусть яблоки не носит. Как вы не понимаете, – заканчивает она печально.
– Ничего страшного в этом не вижу! – Это уже отец.
– Лелю перестанут любить ребята, Степан Валентинович, а зачем это нужно? Если так просто этого избежать. Кормите ее яблоками дома.
– Она малокровная, – говорит отец. – И это вы должны были сказать в классе.
– Сейчас все малокровные, –
Отец выходит из класса злой. Он не смотрит на Лельку, а Клавдия Федоровна останавливается и долго, долго разглядывает ее.
– Все-таки ты яблоки не носи. Ладно?
– Ладно! – отвечает Лелька.
На большой перемене им раздают хлеб, а раз в неделю в тетрадных кулечках разносят сахар. Это самые веселые минуты. Ребята макают хлеб в сахар, берут его прямо губами, слизывают с ладоней. Лелька ест вместе со всеми, и дома ей за это попадает: «Портишь себе аппетит черт-те чем! – кричит мать. – Дома, что ли, тебе нет сахара?»
В сорок четвертом отец получает назначение начальником ОРСа в Голубинку.
– Представляю, какая там жизнь, – сокрушается мать. – Все разбомблено, ничего нет.
– Не скрипи, – говорит отец, – крышу получим. Устроимся не хуже.
Они долго, долго едут поездом. Каждое утро снимает мать с Лельки очередную кофточку.
– Как заметно, что на юг едем, – говорит она отцу. – Тут уже совсем тепло.
На остановках она покупает черешню, а на другой день ругается, что поторопилась: чем дальше они едут, тем она дешевле.
– Ну, ты скажи, – говорит она отцу. – Тут люди, наверное, мешками деньги гребут.
– Гребут! – отвечает отец. – Все тут спекулянты.
Лелька смотрит в окно. Мальчишка лет одиннадцати носит вдоль поезда вареную картошку. Она лежит на крышке от кастрюли, дымящаяся, в аппетитно лопнувшей кожице, и Лелька чувствует, что, если она сейчас не съест этой картошки, она умрет.
– Картошки хочу! – кричит Лелька.
– Вот наказание, – сердится мать, но все-таки идет в тамбур и приносит на газете три картошки.
Лелька перебрасывает картофелину с ладони на ладонь, а мальчишка смотрит на нее в окошко. Лелька показывает ему язык, он смеется, но тут к нему подходит какая-то тетка в галошах на босу ногу, берет у него крышку с оставшейся картошкой и быстро идет вдоль поезда, а мальчишка стоит у окошка и смотрит, как мелкими кусочками Лелька ест остывшую картошку.
– Вкусно? – кричит он.
– Ага! – отвечает Лелька. Отец с матерью смеются.
– Дети есть дети, – умиляется мать.
– Ну, этот далеко пойдет, – говорит отец. – С детства с рублем.
– Так ведь война же, Степа, – оправдывает мальчишку мать.
– Ну, не говори, – возмущается отец. – Разве бы ты Лельку пустила торговать?
– Что ты сравниваешь. Мы же иначе живем…
На станции в Голубинке им подали линейку. Лелька боязливо поглядывала на блестящие подрагивающие бока лошади, она не была уверена, что лошадь не перевернет их, потому что лошадь
За узкую холодную синюю тучу заходило красное холодное солнце. На него можно было смотреть совершенно свободно, не прищурившись, такое холодное оно было. Синяя туча была на солнце как поясочек, а сразу после солнца она становилась все шире и шире и уходила прямо в высокие серые развалины. И от этого казалось, что холодная туча выходит из развалин, что внутри них что-то происходит, Лелька даже услышала, как урчат и фыркают камни.
– Воскресник, – сказал кучер. – Дворец хотят восстановить. Да разве можно голыми руками поднять такое разрушение.
И тогда Лелька услышала песни, потому что они подъехали близко к дворцу, и Лелька увидела много людей, которые носили что-то на носилках, весело стучали лопатами, а на пожарной лестнице стоял человек и писал что-то большими буквами по фасаду.
– Ну, теперь близко, – сказал кучер, и скоро они действительно подъехали к домику, и кучер сказал: «Поселяйтесь», и мама, скривившись, ступила на кирпичную дорожку, которая вела к крыльцу, от крыльца к летней кухне, от кухни к сараю, а от сарая к загородке, где тыкал розовой мордой в корыто очень симпатичный поросенок.
– У нас все держат, – пояснил кучер. – К Октябрьским хорош будет, колбаски наделаете, можно и окорочок закоптить.
– А чем я его кормить буду? – ужаснулась мать.
– Не сомневайтесь, – сказал кучер. – Обеспечим. А травы девчонка нарвет, лебеда у нас вольная, ногами топчем.
– Вот еще, – возмутилась Лелька. – Не буду я рвать!
Вечером она слышала, как терся шершавыми боками о загородку поросенок, и мать тихо говорила отцу, что вообще квартира ничего и кирпичик положен, но свинья – это неожиданно, и надо бы поискать домработницу.
– Вот это уж ни к чему, – сказал отец. – Чужой человек в доме.
– И то правда, – согласилась мать. – Может, приходящую?
Лельке снился их кучер на пожарной лестнице, он звал ее к себе наверх и показывал на кастрюльной крышке три аппетитных, в лопнувшей коже картошки.
– Вкусно! – кричал он. – Ой как вкусно!
Жизнь устроилась очень быстро. К Седьмому ноября зарезали первого поросенка. Какие-то женщины мыли в корыте белые пузыри кишок, жарили кровь, смалили свиные ноги, пахло чесноком, смальцем и праздником. В загородку посадили другого поросенка. Его зарезали к Маю. И снова бросили в загородку поросенка. По кирпичным дорожкам бегала тетя Соня, приходящая домработница. Лельке купили пушистую шапку с длинными ушами и сделали хромовые сапожки тридцать третьего размера.