Кто косит травы по ночам
Шрифт:
– Лялечка! Это ты, Лялечка! – шепнула Надя, обняв девочку, и почувствовала, что та прижимается к ней.
– Ты смотри, какая красотка, нет, ты только подумай! – воскликнула Ира. – Ела тогда небось по-человечески, не как сейчас!
– Подожди! Смотрим внимательно! – велела Надя.
Дальше пошли разговоры. Девочка сидела на низеньком стульчике, а женщина-милиционер, возвышаясь за своим столом, задавала ей вопросы добрым проникновенным голосом, явно стараясь для телевидения. Почти на все елейные фразы, произносимые
Каждый раз, когда вслед за вопросом следовало молчание, дама с погонами смотрела в камеру с выражением лица, на котором явно читалось: «Что и требовалось доказать!» или «Вот видите, каких детей подбрасывают, а мы разбирайся!»
Выражение же лица ребенка менялось от вопроса к вопросу. Сначала на нем можно было увидеть упрямое ожесточение: ясно становилось, что спрашивали ее обо всем этом тысячу раз и никакого результата не последовало. Но в какой-то момент упрямство сменилось отчаянием, и девочка вдруг, совсем не по теме заданного вопроса, произнесла:
– Ляля Таша ах маня.
И внимательно глянула на тетку. Будто ожидая что-то от нее. Как человек, уставший втолковывать, но предпринявший последнюю попытку.
– Вот и все, что можем добиться! Девочка повторяет именно это. По всей видимости, ее действительно зовут Таня, а Ляля – детское прозвище. Других версий на сегодняшний день у нас не имеется, – подытожила важная женщина.
Потом стали показывать отдельными планами, в чем ребенок одет, обут, задержались на крестике, само собой.
И тут Надю осенило:
– Девчонки! Она же им ясно толкует: «Ах маня!» Это значит «Рахманова»! Поняли, нет?
Вернулись назад. Еще и еще раз. Расслышали даже некие микроскопические призвуки. Ребенок произносил не просто «ах маня», но в конце слышалось некое затухающее «а» – «ах маня а». Что и составляло всю ее фамилию, за исключением всего двух звуков. Но поди догадайся, если понятия не имеешь, о чем идет речь. Весь акцент падал на «маню». Вполне можно было предположить, что она о какой-то Мане тоскует. То ли о сестричке, то ли о подружке, то ли о кукле.
– А что же тогда «Таша»? – задумалась Ирка.
– Таша – это имя! – убежденно сказала Надя.
– Может, все-таки Таня? – глянула Ира на девочку. – Бывает же, что дочек называют маминым именем.
– Нет, не Таня, – качнула головой Ляля.
– Таша, Таша, Таша… – забормотала Надя. – Может быть, Тася, Таисия? Или Тася – Анастасия? А если Даша? Ну-ка, давайте еще раз прокрутим…
На этот раз показалось, что вполне могла быть и Даша: девочка произносила слова на вдохе, скорее даже, на всхлипе, вполне возможно, первый звук имени оглушился.
– Так – Даша? Может такое быть, как тебе кажется? –
– Я не помню сейчас. Все это время помнила, что Ляля. Ляля – точно.
– Ничего, скоро узнаем наверняка. Всего ничего и осталось.
– Я помню, что специально говорила, как совсем маленькая, сюсюкала, шепелявила, притворялась. Мне хотелось, чтоб меня пожалели. Чтоб не так строго разговаривали. Я никогда не видела столько чужих сразу. Я долго потом притворялась, хотя внутри себя рассуждала как взрослая.
Надя пережила подобные состояния, знала, как это бывает, и потому верила каждому слову девочки. Усталость навалилась вдруг невероятная. Глаза начали слипаться, все поплыло.
– Ир! – прошептала она из последних сил. – Позвони Андрею, я засыпаю, позвони, расскажи ему все про фамилию. Пусть ищет Рахманова, пусть теперь он думает, как быть.
И провалилась в сон. Не слышала ни слова из того, что повествует Андрею Ириша, ни детского сонного сопения у себя под ухом – Лялю тоже сморило, – ни то, как Ирка, прошептав: «Спите? Ну, и я с вами», улеглась рядышком.
Наде вовсю снились сны, обрушившиеся на нее, как новогодний серпантин. Она плыла в их круговерти и, глядя по сторонам, отмечала фрагменты: ведро, откатившееся от нее, после того как его задача по обезвреживанию противника была решена, Тихон, поскуливающий в ответ на слезы хозяйки, брызги воды, Антон Рахманов – лысый энергичный парень, излучающий силу и благополучие, детский голосок, повторяющий: «Мне нужен новый крестик! Меня спасет новый крестик! Купите крестик!» С этими словами Надя и погрузилась в теплые недра беспамятства.
Ожидание
– Не будите, ни в коем случае не надо будить, пусть спят, – сказал кто-то тихим-тихим шепотом, и Надя открыла глаза.
Так всегда бывает: от грохота не просыпаешься, а тихие звуки заставляют немедленно и окончательно пробудиться. Это, наверное, атавизм – в каждом человеке глубоко запрятан древний инстинкт охотника и добычи одновременно. Тот, кто грохочет, – грохочет сам по себе, не по отношению к тебе; тот, кто крадется, производя еле уловимые звуки, заставляет настороженно прислушаться и быть начеку.
– Проснулась! – огорчился Андрей, глядя на нее с ласковой улыбкой.
Она протянула к нему руки. Он наклонился и поцеловал ее. Потом глазами показал на кровать. Ира и Ляля спали самозабвенно, прильнув друг к другу головами. Надя даже немножко заревновала: уж очень от души они сопели, уютно было с ними.
Однако вставать было просто необходимо. Уже очутившись за дверью спальни, она спросила:
– Который час?
– Три, – шепнул Андрей.
– Кто-нибудь что-нибудь ел?
– По-моему, все ели хворост и запивали, кто чем хочет.