Кто он и откуда (Повесть и рассказы)
Шрифт:
— Какие вы грязные! — говорила Таня. — А машина-то, боже мой! Как же вы сумели, бедные? Я ведь все-все знаю, и не рассказывайте, я все знаю… И совсем перестала надеяться.
— Ну вот, — сказал ей муж, когда они остановились около машины. — Это мой командир, я писал тебе…
Офицер в накидке слегка поклонился и сказал:
— Очень приятно. Мне Николотов много о вас рассказывал.
— Таня, — сказала Таня Галошина, протягивая руку.
— Кудлай, — сказал офицер.
— А имя? — спросила Таня Галошина.
Кудлай вдруг смутился и сказал:
—
Николотов засмеялся и сказал:
— Сюда прорвались, обратно тоже… Мимо всех кордонов, на брюхе по лесам, по гатям… Если бы не старший лейтенант, я бы и не встретил тебя сегодня! — говорил он жене. — Хорошо, что ему в отпуск! Хо! Просто повезло! Если б ты знала…
— Шеф у нас гений, — сказал Кудлай.
— Да, слушай! Это действительно гений, — подхватил Николотов.
И опять, возбужденный пережитым, он смеялся, легонько обнимая жену, словно убеждаясь в ее реальности, помогал Кудлаю вытаскивать чемодан из машины, а потом побежал вместе с женой за ее чемоданами, и Таня подумала с удивлением вдруг, как длинно и официально называет ее муж этого парня в накидке — «товарищ старший лейтенант», потому что Кудлай этот совсем не выглядел старшим, а, наоборот, был моложе Сашки, и это смешило ее.
«Дети! — думала она. — Совсем как маленькие дети… Чудаки!»
Они приехали в расположение части, в одну из отдаленных деревень, которая называлась Талицей, совсем уже ночью.
У соседнего дома лаяла собака, озлобленно урча в паузах, чавкала под ногами грязь, лучик карманного фонаря скользил по лужам, которые взблескивали среди антрацитово-черной грязи, и ноги тоже скользили. И Тане было страшно представить жизнь в этой деревне, ежедневные и непривычные заботы, вынужденное свое безделье, домоседство, глухие предзимние вечера… Но она и не в силах была представить себе эту жизнь и не хотела этого. Она все время думала о горячей еде, о теплой комнате, о постели, о ласке, о тайном том празднике, который барьером отделял ее пока еще от грядущих будней.
Слишком долго и тяжело они добирались сюда, нарушая чей-то строгий приказ о перекрытии всех дорог, и хотя Сашка ей говорил, что в обычные дни сюда приезжает автобус из города, ей как-то уже и не верилось в это.
В окнах дома, к крылечку которого они подошли, за потными стеклами горел свет, искрясь морозно и колко.
Саша, оттянув плечи и руки чемоданами, длинношеий и ссутулившийся, тяжело дыша и спотыкаясь на ступеньках, говорил сбивчиво:
— Вот тут… Осторожнее, тут скоба железная, не упади… Ничего, ничего! Лучше завтра при свете отмоешь, не старайся. Лучше сейчас переобуешься… Вот тут, значит, я и живу. Вот видишь, здесь весной будет сирень цвести… И акация, кажется…
Он, покашливая, толкнул нетерпеливо плечом двери, они с грохотом растворились, и Саша, стукаясь чемоданами о стены, протиснулся в сени, а Таня, окинув взглядом деревянный дом, кирпичи, уложенные у входа, нависшую над высокими плоскими окнами крышу, нерешительно вошла следом
— Тут, оказывается, деревянная лестница?
— Да, — отвечал он. — Не упади.
— И деревом так хорошо пахнет, — сказала она, поднимаясь вверх по чистым и гладким ступеням, на которых муж наследил ужасно.
Она увидела справа отшлифованное перильце со старыми извилинами трещин, тронула его рукой, и это перильце, деревянный, сухой и скользкий поручень и деревянная лестница, ведущая в дом, просторные сени с необъятным в потемках, высоким, смутным потолком, струганые бревна, и пакля, и запах сухого дерева — все это ей понравилось, и она сказала:
— Как хорошо-то! Я так давно не ходила по деревянной лестнице…
Но Саша не ответил, и она услышала, как он порывисто и загнанно дышал.
— Посвети-ка сюда, — сказал он.
И когда она осветила низкую дверь, обитую холстиной, он стукнул в эту дверь сапогом и конфузливо проворчал:
— Вот гады! Уснули, наверно…
Ему было неловко перед женой за друзей, которые, как он думал, уснули, не дождавшись, а он хотел, чтоб они все-таки встретили их на пороге, и опять сильно стукнул сапогом по стене, но за стеной уже слышались голоса, возгласы, топот, и дверь растворилась, и оттуда вымахнуло в сени яркое, слепящее полымя света.
— Не спят, конечно, — сказал Саша.
Таня щурилась на свет, улыбалась ребятам в зеленых рубашках, которые подхватили чемоданы, унесли их в комнату и вернулись опять к двери, которую никто не затворил, и захлопнули ее. Дверь издала деревянный, глухой стук, и с этим домашним стуком ушли куда-то в прошлое недавние тревоги и предчувствия. И Таня поняла себя так, как если бы пришла в гости к милым людям.
Ей помогли снять пальто, она слышала в голосах ребят добрую натянутость, предупредительность, видела загадочные взгляды и, несмотря на усталость, радостно чувствовала в этих взглядах и улыбках, во всей этой объяснимой скованности желание понравиться ей, понимая, что сама-то она понравилась Сашкиным друзьям.
Их было двое, хотя сначала, когда отворилась дверь, Тане показалось, что дом был полон гостей… В доме пахло незнакомо и приятно: хлебными сухарями и теплой печью. А эти двое были лейтенантами, они были так же молоды, как Саша, как сама Таня, как ее московские друзья. Но было ей странно подумать вдруг о том, что все они так же молоды, как ее друзья, странно было видеть в комнате только этих мужчин в зеленых рубашках с погонами. Чувство это было непонятно и смущало Таню, словно люди эти искусно притворялись, что молоды и беспечны, как ее далекие друзья, а на самом деле они совсем другие: и улыбались они не так, и задумывались не так, и на часы посматривали не так… Более глубокие и важные причины, чем дружба и приятельство, связывали их между собой. И ощущение этой глубинной связи, о которой они сами ни на секунду как будто не забывали, делало их старше и серьезнее прежних ее друзей.