Кто придет на «Мариине»
Шрифт:
— Они были христианами, но красными, даже чуть, они никогда не были. Иначе вряд ли группенфюрер Штайнгау сожалел бы о разрыве с ними.
— Франца я знаю уже более пяти лет. Он очень изменился за последние годы. В сороковом это был человек непоколебимых убеждений. Но широта взглядов была присуща ему и тогда. А знаете, что он сказал мне на прощание? «Чем ближе к богу, тем больше убеждаешься, что его нет».
Внезапно завыли сирены. Их тоскливый, прерывистый вой сначала донесся со стороны Варнемюнде, потом — Постлау, последним отозвался Доберан.
— Ого!
— Послушайте, Еккерман, я давно хотел спросить вас, можно ли надеяться, что появление в небе вашего «дьявола», как вы его называете, может положить конец господству союзников в воздухе?
— Реактивные машины, — это, конечно, революция в авиации. Но нужно время. А вы можете сказать, сколько его осталось у нас?
— Но, по крайней мере, ваши работы близки к завершению?
— Как вам сказать? Вы знакомы о явлением флаттера?
— Да, я кое-что слышал. Это, другими словами, неприятности звукового барьера?
— Так вот, врагом моего «дьявола» являются не только вражеские истребители, но и сжимаемость воздуха, о которой мы очень мало знаем.
— Что вы имеете в виду? Ту неуемную тряску, которой подвержены самолеты со скоростью шестьсот пятьдесят и больше километров в час при пикировании?
— Вам приходилось самому испытывать ее?
— Однажды.
— И как это было?
— Скажу честно, это было, мягко говоря, неприятно. Машина вдруг перестала слушаться меня, и тут же ее затрясло, как в лихорадке. До земли оставалось каких-то триста — четыреста метров, когда тряска внезапно прекратилась, и мне удалось вывести самолет из пикирования.
— Считайте, что вам повезло, а ведь вы только приблизились к звуковому барьеру. Обычно это кончается печальнее: машина или рассыпается в воздухе, или не выходит из крутого пикирования до самой земли.
— Значит, это непреодолимо?
— Я этого не думаю. Вот вы сами говорите: внезапно тряска прекратилась. Почему? Разве скорость уменьшилась? Нет. Тогда в чем дело? Явление сжимаемости известно давно. Но природа держит этот секрет под прочным замком. Трудность в том, что на земле преодолеть звуковой барьер невозможно: существующие аэродинамические трубы «запираются», как только скорость воздушного потока приближается к скорости звука. Значит, это можно сделать только в воздухе. Мы стоим на пороге неведомого, и, чтобы увидеть, что там за ним, нужно переступить его, и, возможно, вы нам в этом поможете.
— Хелло!
— Это ты, Криста? Я очень рад. Я сейчас приеду за тобой.
Отто быстро оделся, выкатил из гаража «цундап» [9] и помчался по влажной после дождя брусчатке, которой была выложена Лангештрассе.
Кристу он заметил еще издали, у причала. Она прохаживалась, о чем-то, видно, задумавшись, и не успела обернуться, как Отто стремительно подскочил к ней. Он лихо осадил мотоцикл, заднее колесо пошло юзом, и «цундап» слегка развернуло.
9
«Цундап» —
— Не хотите, фрейлейн, прокатиться?
В выражении ее лица он уловил какую-то тревогу, беспокойство и сразу оставил дурашливый тон.
— Куда мы поедем? — спросил он.
— Ты не хочешь показать мне свой дом?
— С удовольствием.
Криста примостилась на заднем сиденье, обняла Отто, и они поехали.
— Что-нибудь случилось, Криста?
— Потом об этом.
Они миновали Мариенкирхе, Бисмаркплац, пронеслись по Лангештрассе и свернули за стадионом в аллею, ведущую к особняку Штайнгау. Ворота были открыты, и они въехали во двор, не останавливаясь. Отто поставил мотоцикл в гараж и нашел Кристу в саду.
— Посмотри, какая прелесть!
На ветке, уже почти безлистой, висело огромное, промытое дождем, матово-зеленое яблоко с белыми крапинками.
Отто нагнул ветку, сорвал яблоко, протянул Кристе.
— Спасибо, милый.
Они пошли к дому. В дверях их встретила Ирена.
— Добрый день.
— Здравствуйте.
Ирена обратилась к Енихе:
— Звонил группенфюрер, интересовался вами, вашим здоровьем. Передавал привет.
— Спасибо.
Отто и Криста поднялись наверх, в комнату Енихе. Криста попросила:
— Ушли ее куда-нибудь.
Отто спустился вниз.
— Ирена, купите хлеба и форшмак.
Он протянул ей марки, запер за ней дверь и, проводив взглядом до калитки, быстро взбежал по лестнице наверх.
Криста сидела на диване, немного изогнувшись в талии и подобрав под себя ноги.
— Дай мне сигарету, — попросила она.
Отто сел рядом с ней, дал прикурить.
— Группенфюрер часто звонит?
— Случается.
— Что-нибудь важное?
— Нет, все то же: как дела, как здоровье?
— Тебя это не беспокоит?
— Теперь нет. Хотя тут мне тоже не все ясно. Еккерман на днях сказал мне, что Штайнгау жалеет о разрыве со старшим Енихе. Запоздалые угрызения совести, но только ли это? Во всяком случае, он никогда не сделал бы для меня того, что сделал, если бы испытывал хотя бы малейшее недоверие.
— Можем мы здесь говорить?
— Да. Я жду.
— Отто, я заметила, что в моих вещах кто-то рылся.
— Тебе не показалось?
— Нет, не показалось.
— Расскажи все по порядку.
— Это случилось в море. В два часа ночи я заступила на вахту. У меня кончились сигареты, и я спустилась в свою каюту. Тут я сразу заметила, что вещи на туалетном столике стоят не так. И в чемодане тоже рылись.
— Может, это таможенники?
— Нет, таможенный досмотр мы проходим на берегу.
— А с тобой и с твоими коллегами раньше не случалось что-либо подобное? Ведь служба безопасности, наверное же, держит под наблюдением каждый корабль, который ходит за границу.
— Конечно, у нас бывали обыски.