Кто придет на «Мариине»
Шрифт:
— Благодарю вас, Енихе, — Еккерман чуть заметно улыбнулся, раскуривая сигарету.
— Откуда вы знаете мою фамилию? — спросил Отто.
— О вас мне говорил Штайнгау. Вы — бывший летчик, а сейчас живете в его доме, верно?
— Да. Но я не знал, что вы знакомы с группенфюрером.
Гул приближающихся самолетов слышался все явственнее, нарастал с каждой минутой.
— Придется нам пройти в убежище, господин Еккерман.
— Пожалуй.
Еккерман спрятал бумаги в сейф, погасил свет, отсоединив провод от пары авиационных аккумуляторов.
Главный конструктор направился к выходу, за ним —
Они вышли на улицу. Самолеты летели над заводом. Еккерман что-то сказал Енихе, но тот не расслышал: гул был такой сильный, что даже выстрелы зенитных орудий доносились как сквозь вату.
Еккерман шел спокойно, не торопясь, как на прогулке.
Когда они вошли в башню-убежище — огромный конус с полутораметровыми бетонными стенами, — гул сразу стал тише, приобрел другой тембр. Еккерман заметил:
— Довольно внушительно, не правда ли?
— Настолько внушительно, что мне хотелось прибавить шагу.
— Должен признаться, что у меня тоже было такое желание.
Проходя по отсекам бомбоубежища, где сидели работники конструкторского бюро, Отто заметил, что все они как-то старались выказать почтение главному конструктору. Еккерман и Енихе прошли по лабиринту убежища, нигде не останавливаясь, пока не добрались до специально оборудованной комнаты, дверь которой главный конструктор открыл собственным ключом. Эта комната, видно, находилась в центре башни, потому что гул самолетов сюда едва пробивался. Она была совсем невелика и уютно обставлена современной мебелью: кресла с откидывающимися спинками, двойной шкаф и компактный письменный стол, на котором стояло два телефона. На приставном столике, рядом, возвышались пузатые бутылки баварского пива и лежали завернутые в целлофан бутерброды.
Еккерман подсел к столику и предложил:
— Не хотите?
Отто взял бутылку пива, но от бутербродов отказался. Еккерман съел несколько штук. Потом встал. Ему явно не сиделось на месте.
— Черт, чем бы заняться? Вы не играете в шахматы? У меня был достойный противник — Штайнгау. Кстати, он рекомендовал вас, но я не знаю, чем могу быть полезен, ведь медицинская комиссия запретила пока летать вам.
— В шахматы я играю. Что касается комиссии, то я надеюсь в ближайшее время получить разрешение на полеты, так как чувствую себя уже хорошо.
— Вы хотите летать?
— Это моя профессия.
— Признаюсь вам, что я не люблю летать, хотя это может показаться странным. В воздухе я чувствую себя не в своей тарелке и не могу даже думать ни о чем, кроме как о том, что я лечу… Кстати, как вам нравится дом Штайнгау и как поживает прекрасная Ирена? Удивляюсь, что Франц оставил ее на ваше попечение…
— Ваши вопросы, господин Еккерман, сбивают меня с толку. Во-первых, я совсем не знал, что вы так дружны с дядей Францем; ну, а что касается Ирены, то ведь вы знаете, что закон запрещает нам, немцам…
— Ах, закон, — перебил Еккерман. — Франц Штайнгау сам себе закон.
— Допустим, но ко мне это не относится. И простите меня, но вы, по-моему, настроены сегодня немножко легкомысленно. Я совсем не таким представлял вас.
— Каким же вы меня представляли? Убеленным сединами, в мешковатом костюме, обсыпанном пеплом от сигарет, вечно ищущим свою ручку и снимающим шляпу перед тем, как сесть в трамвай?
— Нет, не так, но…
— Послушайте,
— В разговоре с вами я чувствую себя как на крутых виражах. Видите ли, если все мы будем нарушать закон, то…
— Значит, Штайнгау может нарушать его, а вы нет. Вы понимаете, конечно, что я ничего не имею против Франца, речь идет о принципе.
— Вы очень откровенны, господин Еккерман, и можете позволить себе это, а я не могу.
— Ладно, к черту эти серьезные разговоры. Давайте поедем куда-нибудь, выпьем. Все равно работать я уже не могу. Ну как, соглашаетесь?
— Но надо же дождаться хотя бы отбоя.
— К чему? Мы сейчас все узнаем. — Еккерман снял телефонную трубку. — Соедините меня со штабом противовоздушной обороны… Говорит Еккерман. Меня интересует положение в воздухе… Благодарю вас. — Главный конструктор положил трубку на рычаг. — Ну вот, все ясно, можем ехать. Томми [6] пошли на Берлин, еще несколько машин над Балтийским морем, но они идут в направлении Штеттина. Поехали, что ли?
— Поехали.
«Мерседес» завелся с первого же прикосновения к кнопке стартера, и машина помчалась по темным и безлюдным улицам.
6
Томми — англичане.
Енихе вернулся домой за полночь. Он отпер дверь, вошел в переднюю. Отто был доволен вечером, тем, что ему удалось познакомиться с Еккерманом.
С Куртом они выпили изрядное количество рейнского, и, прежде чем приступить к работе, Отто захотел принять душ. Чтобы не спускаться лишний раз со второго этажа, он направился в кабинет Штайнгау взять то, что ему было нужно.
Енихе прошел в гостиную, миновал комнату Ирены, осторожно ступая по коридору, чтобы не разбудить девушку, открыл дверь в кабинет и увидел ее, склонившуюся у приемника. Видно, его появление было полной неожиданностью для нее. Резко щелкнул выключатель приемника, но Отто успел разобрать английскую речь.
— Ах, это вы? — придерживаясь за косяк двери, сказал он. И продолжал, растягивая слова и где-то немного переигрывая, стараясь подчеркнуто-твердо выговаривать каждый звук, как пьяный, который не хочет показать, что он пьян. — Теперь-то вы у меня в руках!
Ирена стояла опустив голову, молчала.
— Вы любите Польшу? — спросил Отто.
Она подняла голову, в глазах ее блеснули слезы, и ему сразу захотелось закончить этот спектакль.
— Идите спать, — устало сказал он.
Когда Ирена ушла, Отто присел на диван. Неожиданная встреча! Хорошенькая любовница группенфюрера слушает тайно передачи Би-би-си? Уж не Интеллидженс ли сервис подослал ее к группенфюреру? Как бы там ни было, с ней по-прежнему нужно быть настороже. Отто поднялся, подошел к книжному шкафу и взял томик Шопенгауэра. Вынув из книги матовую полоску фольги — закладку, точно такую же, какими перекладывали книги в городской библиотеке, он спрятал ее в карман и поднялся к себе наверх.