Кто придет на «Мариине»
Шрифт:
Около «Мариине» был лагерь итальянских рабочих. Они жили в довольно приличных бараках. Но после того как маршал Бадолио сделал заявление о выходе Италии из войны, что было расценено Германией как измена, итальянцев перегнали в лагерь военнопленных, а бараки некоторое время пустовали. Теперь магистрат направлял сюда беженцев. Город был забит людьми, убежищ для всех не хватало.
В последнее время тревоги бывали днем и ночью. Эскадрильи тяжелых бомбардировщиков шли на Берлин, пролетая над Постлау. Город давно не бомбили, к гулу самолетов все привыкли, и многие не
Как и в прежние ночи, самолеты прошли над городом в сторону столицы. Их гул то нарастал, сливаясь со звоном оконных рам и стекол, то затихал, пока не приближалась новая армада. Шесть групп по меньшей мере в пятьдесят самолетов, по мнению Отто, пролетели над городом. Не успели затихнуть моторы шестого по счету соединения, как гул стал приближаться с юго-запада, со стороны Берлина. Так быстро первая армада не могла вернуться с бомбежки. Самолеты шли ниже, чем обычно.
Отто стоял вместе с Иреной в саду, около убежища. Ночь была темная, безлунная, и потому такими яркими показались осветительные ракеты, которые солдаты называли «рождественской елкой». Теперь сомнений быть не могло — это налет на Постлау. В небе появилась гирлянда осветительных ракет, и вместе с нею на землю со зловещим свистом посыпались сотни бомб. Земля вздрогнула, будто огромным молотком ударили ее снизу. Потом еще и еще! Ее рвало на части, и хотя бомбы сыпались на «Мариине», в семи километрах от особняка Штайнгау, где находился Отто, она колебалась под ногами, ворочалась, как живая.
В той стороне, где был завод, занялось зарево, которое ширилось, заливало багровой краской небосвод, и пожары уже не прекращались ни на минуту.
За первой группой самолетов к городу подошла вторая. Снова звуки рвущихся бомб заглушили все остальные, и багровый небосвод стал темнеть от дыма, трепетать, как ткань под порывами ветра.
В небе скрестились лучи прожекторов, но тут же погасли, так как зенитные батареи, предназначенные для охраны «Мариине», большей частью были отправлены на фронт, а оставшиеся уничтожены бомбами.
Одна группа самолетов сменяла другую, и уже трудно было представить себе, что творилось на месте бомбежки.
Отто все еще стоял около дверей убежища с Иреной. По щекам ее текли слезы. Он вспомнил, что лагерь польских пленных офицеров, где был ее брат, тоже находился на «Мариине».
Пятая армада бомбардировщиков прошла в том же направлении, что и другие. Огромной силы взрыв потряс землю, и раздался звон вылетевших стекол.
Последняя группа, видимо, сбросила канистры с бензином и фосфором: все вокруг озарилось заревом многочисленных пожаров.
Рокочущий гул бомбардировщиков удалился в сторону моря. Отто вбежал в дом и позвонил на «Мариине». Телефон не работал. Когда он вышел, Ирены не было в саду. Отбоя еще не давали. Но он выкатил свой «цундап» и помчался на завод — было ясно, что налет закончился.
Чем ближе он подъезжал к «Мариине», тем светлее становилось вокруг и тем сильнее слышались треск горящих балок, шипение боровшейся с огнем воды и человеческие стенания.
Уже в районе Верфтштрассе он увидел, как земля, словно солома,
Одинокое завывание уцелевшей в этом районе сирены известило о том, что самолеты уже далеко.
Из подвалов, из убежищ вылезали люди. На некоторых дымилась одежда.
К центральному входу «Мариине» нельзя было проехать на мотоцикле, все было изрыто воронками. С места, где остановился Отто, были хорошо видны ближайшие цехи. Они представляли собой груду покореженного, черного от копоти металла. На одной из опорных балок горел прилипший кусок фосфора. Трепетный язык пламени бился на ветру в ночи, как флаг.
Отто развернул мотоцикл и с трудом пробрался к запасному выходу с завода: отряды фольксштурма уже успели немного расчистить дорогу, разбросать балки, бревна, лежащие на ней.
Прямо у запасного входа на завод горели бараки лагерей военнопленных. Изгородь из колючей проволоки была искромсана, сторожевые вышки повалены, на земле то там, то здесь лежали убитые.
Дорога на аэродром была относительно целой, хотя от цехов вокруг остались одни руины. Даже огромное конусное убежище — башня, где прятались работники конструкторского бюро, — покосилось.
Двери башни от ударной волны распахнулись, в убежище было пусто.
Еккермана Енихе нашел в Зоне. Лицо его было в саже, на щеке запеклась струйка крови. Он первый увидел Отто и закричал ему:
— Отто, ты видишь, что они сделали?!
— Ты не ранен, Курт? — спросил Отто.
— Нет, нет, я не ранен. Ты смотри, — он указал в сторону подземных ангаров, на месте которых были вывернуты глыбы бетона и валялись искореженные остатки самолетов Х-209. — Они бросали сюда десятитонные бомбы.
— Ты был на заводе во время бомбежки?
— Да. Это было ужасно. Погиб Видер. Погибли ведущий механик, ведущий инженер, два моих лучших конструктора… Никто не ждал налета. Ведь война, по сути, уже кончилась…
— Успокойся, Курт. Ты сам видел Видера мертвым?
— Я помогал поднимать его тело на грузовик. Их погрузили, как бревна, один на другого. Всех, кто был в ангарах…
До утра Еккерман и Енихе вытаскивали трупы из завалов, рылись в обломках здания конструкторского бюро, где Еккерман пытался что-то найти.
Наступил серый, дымный рассвет. Фосфор горел теперь едким тусклым пламенем. Огонь уже выдыхался, лениво облизывая почерневшие землю и железо.
— Я не могу больше, Отто. Нет сил. — Еккерман зачем-то расстегнул ворот разорванной рубашки.
— Я тоже не могу, — сказал Енихе. — Ты поезжай домой.
— На чем? Моя машина сгорела.
— Садись на мотоцикл. Я довезу тебя.
Доставив Еккермана домой, Енихе вернулся к себе. Зайдя в дом, он увидел Ирену и ее брата, которому она перевязывала руку. Оба были закопченными, в разорванной одежде. Они, видно, не ждали его прихода и испугались.