КТО РЕПРЕССИРОВАЛ В 30-х БРАТЬЯ БЕРМАНЫ? СТАЛИН? ИЛИ... Том 9.

Ключник Роман

Понятно, что с таким «героем» не каждая женщина, тем более нормальная, захочет связать свою жизнь, однако, — «каждой твари по паре». И женщина с «заячьей губой» и болезненным видом после тяжело перенесенного туберкулеза с латышским именем Мильда Драуле решила связать свою жизнь с этим агрессивным коммунистическим идиотом. У этих обоих было что-то общее — «героическое», ибо Мильда Драуле с удовольствием реализовала свою темную «героическую» натуру — когда она свирепо занималась продразверсткой, жестоко грабила крестьян в Лужском районе, где когда-то её отец работал управляющим большим

имением. Скорее всего, Бог услышал многочисленные проклятия невинно страдающих хлеборобов и подсунул этой комиссарше в мужья больного, полусумасшедшего, агрессивного дистрофика, который своей неуёмной энергией, замашками и «креативным» наполеоновским мышлением «достал» не только все местные власти и руководство организаций, в которых работал, но в первую очередь свою Мильду, которая была ближайшим объектом его «правильного построения».

Злые языки говорили, что, несмотря на лицо, Мильда была хороша фигурой, зачаровывала горящим взглядом, и, работая в буфете Смольного, естественно прислуживала на различных партийных попойках, и приглянулась любвеобильному «всеядному» С. Кирову, у которого жена долго и сильно болела, не вставала с постели, а Киров не упускал момент порадоваться жизни. И якобы это было единственным логичным объяснением тому, что ленинградские власти дали Мильде отдельную трехкомнатную квартиру во времена острейшего жилищного дефицита. За какие заслуги?

Самолюбивый и тщеславный Николаев не мог не задать себе этот логичный вопрос, но когда дела шли более-менее неплохо — он свои подозрения не распалял, по крайней мере, — за пределы семьи и квартиры, а когда его дела стали совсем плохи, то эти подозрения оказались дополнительной ядовитой каплей в разыгравшейся трагедии Кстати, о близких отношениях в какой-то период между любвеобильным С. Кировым и Мильдой Драуле свидетельствовал уважаемый известный высокопоставленный сотрудник НКВД Павел Судоплатов.

Инициативного, боевого, склочного Николаева постоянно переводили с одной работы на другую, по просьбе сотрудников «спихивали подальше». На месте предыдущей работы, он почти всегда «безошибочно» обнаруживал замаскировавшихся там врагов революции. Эдакий образ «нового человека» для советских литературных классиков — «лишний человек в обществе», «Овод» в мирной жизни, «бунтарь», противопоставивший себя закостенелой забюрокраченной советской машине, «герой», не желающий мириться с затхлым, застойным равнодушным обществом и т.п.

В конце концов Николаева перевели на самую тяжелую и закудышную работу — в Институт истории партии, вероятно, чтобы в дебрях запутанной коммунистами истории этот пламенный боец окончательно сжег свою неуемную энергию. Но не тут-то было — вскоре оказалось, что Николаев и в этом институте умнее всех. А вариантов «куда дальше отправить работать этого "умника" в рамках Ленинграда уже не было, поэтому для руководства института спасительным оказался единственный вовремя подвернувшийся вариант — отправить по призыву партии по акции мобилизации на ж.д. транспорт, — пусть едет в Казахстан, Сибирь или на Дальний Восток.

Николаев стал догадываться о чем-то нехорошем — он вовсю старается, рвет землю из-под ног, а его не понимают, от него постоянно избавляются,

поэтому он никак не может сделать карьеру и стать большим коммунистическим начальником, его делают свои же изгоем, он слишком чистый и правильный коммунист, обидно, несправедливо, кругом недоброжелатели, и теперь от него хотят избавиться, оторвать от семьи, ради чего — чтобы работать кочегаром, машинистом или кондуктором? И Николаев «закусил удила» — отказался выполнять поручение Партии.

А в этой истории «избавления от неистового коммуниста Николаева» все варианты были хороши, то есть — против Николаева. По поводу отказа Николаева 31 мая 1934 года прошло экстренное собрание местной партийной организации института, на котором его жестоко наказали за неповиновение — исключили из коммунистической партии. Это была для Николаева грандиозная личная трагедия — его, коммуниста до костного мозга, верного марксиста-ленинца исключили из родной партии. Как это так? И понятно — теперь ему карьеру точно не сделать, начальником не стать и денег не заработать, а он так любил командовать, управлять, направлять.

Теперь дорога для реализации его «потенциала» и реализации его мечты была полностью закрыта. Что дальше? Несчастный растерянный Леонид Николаев «завис» в прострации, потерял смысл жизни: «Увяли взгляды, сила рвенья, тяжелый путь для нас настал, кругом препятствия, тревога, не знаем, кто из нас к чему стремится», — писал задумчиво «белым стихом» Л. Николаев в этот период в одном из писем своей жене. Из последнего высказывания было понятно, что отношения с женой складывались не лучшим образом, «приплыл» — в угол безысходности. В 1934 году Николаеву исполнилось 30 лет.

Далее уже без сарказма и ёрничества можно только по-человечески пожалеть Л. Николаева, — он несколько месяцев безуспешно искал работу, писал просьбы, жалобы, требования, раздумывал о несправедливости жизни, занимался самоедством и своё состояние отчаяния фиксировал на бумаге: «Ведь я не враг, и мне не понятно, почему я вышел из доверия, почему мне нет доступа к жизни, к работе, к учебе». После долгих мытарств Николаев в отчаянии написал письмо Сталину: «Я 5-й месяц без работы, всё это так на меня глубоко отразилось, что остался совершенно беспомощный и болен».

На это письмо Сталину по вертикали отреагировали, и его вызвали в обком на собеседование, чтобы обсудить его проблемы. Но, странное дело, — Николаев на собеседование в ленинградский обком не пошел. Почему? Скорее всего потому, что он понимал, что принципиально его проблемы жизненных целей там не решат, в партии не восстановят, ибо веских оправдательных объяснений — почему он не выполнил распоряжение партии, у него не было. Ну, — дадут ему какую-то захудалую работенку — чтобы с голоду не умер, и его трагедия превратится в вялотекущую трагедию. Разве мог на это согласиться настоящий «герой»? — Риторический вопрос. Настоящий «герой» всю эту историю должен завершить красиво, уйти из жизни громко хлопнув дверью, чтобы эти гады и сволочи его запомнили надолго. К тому же и суровые условия жизни подстегивали к радикальному решению, — 6 сентября 1934 года Леонид Николаев отчаянно и злобно рассуждал в своём дневнике: