Кто сеет ветер
Шрифт:
Кроме большого запаса провизии и боевой амуниции, сгруженной накануне с крейсера, партизаны забрали в плен четырех китайцев, одного корейца и двух офицеров.
Солдаты оказались владивостокскими краболовами, насильно мобилизованными на судно в качестве грузчиков. Все они сдались в плен добровольно. Раненых офицеров привели в объединенный штаб обоих отрядов. Срочно организовали военно-революционный трибунал.
Оба офицера были ранены, но довольно легко — один в плечо, другой в ногу. Младший из них был почти юношей, стройный, с гладко выбритым подбородком и серыми ясными
— Может быть, и сапоги снимете? У вас, кажется, этим страдают, — свысока прищурился офицер, кивнув на плохо обутые ноги ближайшего партизана.
— Успеем, — спокойно ответил Деньшин. — Зря в земле гнить не будут. Рабочие ведь над ними тоже трудились.
Трибунал приступил к допросу.
— Ваше имя, отчество и фамилия? — спросил Ярцев у подполковника.
— Офицер русской армии. Остальное не имеет значения.
— Зачем же вы приехали сюда на японском судне, если вы офицер русской армии?
— Расстреливать и вешать бандитов.
— Это кого же ты называешь бандитами, — полюбопытствовал с усмешкой Деньшин, — уж не крестьян ли и рабочих?
— Тех, кто идет с большевиками, — ответил белогвардеец, сверкнув злобным взглядом на партизана.
— Чем же это мы так тебе насолили? Может, расскажешь? — продолжал хладнокровно Деньшин.
— Рассказывать нечего. С начала войны я сражался на юго-западном фронте, страдал, боролся за родину. Был контужен, ранен два раза… Пришла революция. Я остался на посту, как и раньше. Потом начались беспорядки, появились большевики… Потом я узнал, что имение мое разграблено, а жена убита во время погрома….
— Большевики погромами не занимаются, это приемы белобандитов, — ответил резко Деньшин. — А если помещики притесняли крестьян и занимали их лучшие земли, винить теперь некого… А вот зачем ты сюда, в Приморье, приехал и вместе с япошками ни в чем не повинных людей казнишь? Вот что скажи!
Подполковник, сжав длинные тонкие пальцы, подался слегка вперед, как будто намереваясь схватить партизана за горло.
— Зачем приехал? — повторил он в бессильной ярости. — Справлять по жене поминки!.. Вот здесь, с левого бока, висела шашка, которую вы только что отобрали. На рукоятке ее вы можете видеть отметки убитых мною большевиков и бандитов: новая смерть — новая черточка. Я отметил двадцать семь черточек!..
Деньшин оглянулся на членов ревтрибунала. Его голубые, обычно веселые глаза горели теперь непривычно-мрачным огнем тяжелой человеческой ненависти.
— Раздавить гада! — сказал он угрюмо. — Кто против?
Члены трибунала молчали. Офицер усмехнулся, высоко поднял голову и, уходя на смерть, бросил холодно и надменно:
— Двадцать семь и один!.. Это недорого.
И только, когда уже вышел на берег моря и увидел направленные против себя дула винтовок, изменился резко в лице — сделался темным, потом
— Хамы!.. Сволочи!.. Стреляйте скорее!..
В это время Ярцев допрашивал второго офицера.
— Фамилия и имя?
— Сергей Шафранов.
— Чем занимались до поступления на военную службу?
— Учился.
— В каком учебном заведении?
— В Иркутской гимназии.
— Кончили?
— Да.
— Что заставило вас поступить в карательный отряд?
— То, что вас заставило быть партизаном, — жизнь.
— Может быть, вы сумеете сказать немного определеннее. Нам важно знать: поступили вы в отряд добровольно или по принуждению?
— Мне предложили, я не отказался. Насилия не было.
— Может быть, вы не отказались только потому, что боялись наказания: тюрьмы или расстрела?
— Нет, этого я не боялся.
— Значит, пошли добровольно?
— Да.
Офицер говорил тихо, отчетливо и совершенно спокойно.
–
— Что же тогда побудило вас вступить в офицерский отряд? — спросил Ярцев. — Ведь вы же знали, что цель его — расстрелы крестьян и рабочих?
В этот момент донесся залп выстрелов. Офицер прислушался, посмотрел партизану прямо в глаза и ответил:
— А вы… не расстреливаете?
— Мы расстреливаем тех, кто мешает нам жить и трудиться. Не мы к вам пришли, а вы к нам.
— Это опять старое: вы ищете виновных, а для меня их нет. Мы помешали вам, а вы — нам; у вас одна вера, у нас другая. Кто победит, тот и прав будет.
Он остановился и добавил задумчиво:
— Теперь мне кажется, что победа за вами. Ваш путь труднее, но вы устойчивее, в вас больше веры и дерзости, а это громадная сила. Сумеете — будете правы.
— Крутишь ты что-то, парень, — вмешался хмуро Деньшин. — Если ты правда веришь в нашу победу, зачем же встал тогда на сторону контрреволюции?
Офицер посмотрел на него, перевел взгляд на Ярцева, натянуто улыбнулся и ответил:
— В такое время трудно остаться пассивным. На той стороне все мои близкие, я вырос в той среде… А вам я чужой, и вы мне тоже чужие!
Ярцев встретился взглядом с его глазами, и в нем неожиданно поднялась теплая жалость к этому тихому спокойному юноше.
— Вы прямодушны и искренни, — сказал он взволнованно, — но освободить вас после ваших слов мы не можем. Вас ждет расстрел или заключение.
— Для заключенных тюрьмы не выстроены, — резко сказал Деньшин, смахнув со лба потную белокурую прядь волос. — Нельзя нам, Максимыч, жалеть!.. Всю революцию из-за жалости погубить можно. Они с нами не так говорят.
Ярцев молчал, весь побелев от какого-то горького необоримого волнения.
— Нет, я против расстрела выдавил, наконец, он с трудом. — Если мы пощадим его, он не пойдет против нас…
— Очень уж ты доверчив, — сказал Деньшин. — Ставлю на голосование: кто за помилование?
Вздрогнули и тихо поднялись две руки.
— Кто за расстрел?
— Четверо, — спокойно сосчитал офицер. — Тем лучше!.. — Он повернулся вдруг к Ярцеву. — Об одном прошу расстреляйте меня на скале, чтобы труп упал в море